– Спасибо, – сказала я, когда мы добрались до конюшни и мальчик вышел принять Море.
Горло у меня саднило. Наверное, там, на арене, я кричала на Роберта.
Уилл обратил на меня взор, темный, как у волшебника.
– Подожди, – сказал он. – Не выходи за него. Подожди немного, это не больно.
Во дворе было очень тихо, мальчик, державший поводья моего коня, стоял и гладил Море по белому носу.
– Боль утихнет, – сказал он. – Со временем безутешность пройдет.
Я покачала головой, я даже выдавила из себя неубедительную улыбку.
– Нет, – хрипло сказала я. – Я никогда не была особенно счастливой, даже до того, как потеряла ее. Теперь я радости не жду.
Он наклонился и загрубевшей грязной рукой коснулся моей щеки, моего лба, разгладил напряженную горячую кожу, ласковыми шершавыми пальцами погладил мне виски. Потом, прежде чем я успела понять, что происходит, он взял мое лицо в ладони и поцеловал. Один мягкий поцелуй в губы – такой уверенный, словно он был моим признанным любовником.
– Тогда удачи тебе, Сара, – сказал он. – Ты всегда можешь от них уйти, ты же знаешь.
Я не отпрянула от его прикосновения. Я закрыла глаза и позволила ему делать со мной, что хочет. Мне было все равно. Потом я взяла его за запястья и держала, прижав его руки к своим щекам и глядя ему в глаза.
– Лучше бы мне умереть, – сказала я ему.
Мгновение мы стояли в тишине.
Потом Море беспокойно переступил, и наше единство распалось. Мальчик, принявший повод Моря, помог мне спуститься с седла. Уилл неподвижно сидел на лошади, глядя, как я ухожу по двору, как сияет в лунном свете корыто воды, словно покрытое льдом, как падают на мощеный двор квадраты желтого света из окон дома, как я закрываю за собой дверь и запираю засов.
На следующий день мы уехали в Лондон, так что соглядатаи леди Клары не успели рассказать ей о конном балагане и о похожей на меня молодой леди, откликавшейся на другое имя, которая посетила его.
Мы ехали не налегке.
Я вспомнила прежние времена, когда в один фургон помещалось все, что было необходимо семье из пяти человек. Во время первого сезона мы возили с собой постельное белье для четверых, смену костюмов, упряжь и задник – все погружалось в два фургона.
Мы с леди Кларой ехали в экипаже Хейверингов, Перри скакал верхом – ради собственного развлечения. За нами следовала грузовая повозка, в которой была вся наша одежда. Там же разместились лакей лорда Перегрина и две служанки. За ними двигался фургон, груженный всевозможными вещами, необходимыми леди Кларе для удобства: от простыней до дверных молотков. А по обе стороны этой кавалькады ехали верховые – конюхи и лакеи, вооруженные в дорогу мушкетонами и дубинками, на случай, если нас остановят и захотят ограбить разбойники.
На исходе первого часа, утомившись и заскучав, я от души надеялась, что так и выйдет.
Я была плохим дорожным товарищем леди Кларе. У нее была с собой книга, но я по-прежнему не могла прочитать ничего, кроме самых простых историй, а из-за подпрыгивания коляски я не могла водить пальцем по строке. У меня были с собой кое-какие записи о Широком Доле, времен моей мамы Джулии, но я не могла разобрать ее каллиграфический почерк, а леди Клара не стремилась мне помочь. И, к моему удивлению и все возрастающему неудобству, меня, как выяснилось, укачивало и тошнило в коляске.
Сперва я даже не поверила, когда у меня заболела и закружилась голова. У меня, всю жизнь просидевшей на козлах фургона, частенько евшей и спавшей внутри его!
Коляска крепилась на толстых кожаных ремнях и прыгала, как сиськи домохозяйки, и моталась из стороны в сторону. Огромная, скачущая вприпрыжку свинья, обитая изнутри мерзким голубым. Я бы благословила любого разбойника, который бы нас остановил. Тут же выскочила бы из коляски и стала умолять, чтобы он дал мне прокатиться на его лошади.
– Ты бледна, – заметила леди Клара, оторвавшись от книги.
– Меня тошнит, – сказала я. – Я из-за этой коляски заболею.
Она кивнула.
– Не говори «тошнит», говори «нехорошо», – сказала она и потянулась за ридикюлем.
Она достала оттуда флакончик с нюхательными солями и протянула его мне. Я такого прежде никогда не видела.
