Или могла сбежать сейчас, от власти и скуки господской жизни. Надеть свою старую одежду – их одежду, которую они мне дали, – убрать волосы под кепку и вернуться к ним. Я знала, как они меня примут – как потерянную дочь, и пони заржут, увидев меня. Меня обнимут, со мной станут плакать – легкими, беспечными слезами. Потом мне покажут, как изменились номера, теперь, когда ее нет, и как я могу вписаться в новую программу. Я могла уйти от здешней жизни, оставить и это, особое одиночество, и пустоту господского существования. Могла уйти с такими же пустыми карманами, какие были у меня, когда я здесь появилась; а человек, ненавидевший капканы, и мистер Фортескью могли бы управлять этой землей, как считали нужным, и больше не беспокоиться обо мне.
Я не знала, что хочу увидеть, что почувствовать.
Казалось, целая жизнь прошла с тех пор, как я от них ушла и сказала себе, что никогда не вернусь. Но тогда я не знала, каково это – быть потерянной.
Спустя полчаса я уже не могла больше все это выносить.
Я тихо подошла к платяному шкафу и вынула амазонку. Перри пил в одиночестве в своей комнате, возможно, тихо напевая себе под нос; что творится в доме, он не слышал. Леди Клара писала письма в гостиной или читала в библиотеке. Никто из них не услышит моих шагов на лестнице для слуг. Ни одна горничная, с которой я могу встретиться, не посмеет прервать леди Клару и сказать ей, что мисс Лейси уехала верхом в сумерки. Я могла уйти и вернуться, никем не замеченная, как и хотела.
Я быстро оделась.
Теперь я знала, как управиться со сложными пуговицами на спине, как быстро расправить перчатки и приколоть серую шляпку. На ней была сетчатая вуаль, которой я никогда не пользовалась, но сейчас я ее опустила. Я посмотрела на себя в зеркало. Глаза мои мерцали зеленью сквозь вуаль, но предательские медные волосы были спрятаны под шляпкой. Все лето я хорошо ела, и лицо мое округлилось. Я больше не была цыганским заморышем в синяках. Если кто-то, не знающий, кто я на самом деле, счел бы меня дворянкой, он, наверное, назвал бы меня красивой. Углы моего рта опустились при этой мысли. Я увидела внутренним взором ее темные блестящие волосы и розовое улыбающееся лицо и подумала, как бы она смотрелась в этих нарядах, и мне не стало в них радости. Я отвернулась от зеркала и крадучись спустилась по служебной лестнице, которая вывела меня прямо на двор конюшни.
Ночи становились холоднее, и Море заводили в конюшню. Сперва я пошла в кладовую, а потом в его денник. Нигде не было заперто, конюхи должны были наполнить поилки, когда стемнеет, а потом запереть.
Свет только еще угасал.
Я сама положила на Море седло, и он склонил голову, чтобы я могла надеть на него уздечку. Когда я затянула подпругу и выводила его во двор, с сеновала спустился парнишка, прислуживавший на конюшне. Он опасливо на меня взглянул.
– Я еду прокатиться, – сказала я.
Голос мой больше не был тихим воркованием молодой леди. Я снова была Меридон – Меридон, отдававшей приказы Ри, умевшей прикрикнуть на пьяного отца.
– Я еду одна и не хочу, чтобы им говорили. Этим, в доме. Ты меня понял?
Он кивнул. Глаза у него были круглые, но он ничего не сказал.
– Когда придут поить и кормить лошадей и увидят, что Моря нет, скажешь им, что все в порядке. Что я его вывела и позднее приведу обратно, – сказала я.
Он снова кивнул, вытаращив глаза.
– Хорошо? – спросила я, улыбнувшись.
От моей улыбки словно вышло солнце – он просиял.
– Хорошо, мисс Сара! – ответил он, внезапно обретя дар речи. – Да! Хорошо! И я никому не скажу, куда вы, и все такое. Да. Они даже не узнают, что вы уехали, все ушли в конный балаган, а меня тут оставили одного. Они днем ушли и, поди, завернули в «Быка» на обратном пути. Только я знаю, что вы уезжаете, мисс Сара. А я никому не скажу.
– Спасибо, – слегка удивившись, ответила я.
Потом подвела Море к седельной ступеньке, забралась в дамское седло и шагом выехала со двора.
Я направилась по главной дороге в Мидхерст, подумав, что балаган Гауера встанет на южной стороне от городка, совсем рядом, и я была права.
Свет ламп, мерцающий сквозь приоткрытую дверь амбара, я увидела издалека. На дороге стояло несколько стреноженных лошадей фермеров, которые приехали с женами посмотреть представление. Было даже несколько двуколок, лошади, запряженные в них, были привязаны к забору.
