Я подтянула колени к животу, где билась боль, и обняла себя, чтобы утешить.
– Не знаю, – тихо сказала я.
Перри закрыл глаза и поднял лицо к солнцу.
– Я думал, это был бы выход для нас обоих, – сказал он. – Я знаю, ты боишься выходить в свет, даже если рядом будет мама. А так все будут знать, что ты моя невеста и мы помолвлены. Тебе не придется столько разъезжать. Мужчины не будут тебе досаждать. Мама или сестры всегда будут рядом. И я всегда смогу прийти.
В глубине души я боялась лондонского сезона и проклинала себя за упрямство, с которым настаивала, что хочу вращаться в лучшем обществе, хотя утонченности для него во мне было не больше, чем в верховом акробате.
– Я бы этого хотела, – согласилась я.
– И ты сможешь сама управлять поместьем, – напомнил Перри. – Как хотела, и не придется так долго ждать.
Я кивнула. Пять лет, с точки зрения моих шестнадцати, были невообразимо долгой жизнью. Я не могла представить, как стану дожидаться двадцати одного года. А моя деловая жилка подсказывала, что пять лет – слишком долгий срок, чтобы оставить поместье в руках Уилла Тайяка и Джеймса Фортескью.
– Мы ведь соседи, – сказал Перри. – Если ты выйдешь замуж за кого-то другого, он увезет тебя к себе в дом. А он может жить где угодно. Ты сможешь приезжать в Широкий Дол, только когда он тебе позволит.
– О нет! – внезапно воскликнула я. – Я об этом не подумала!
– А надо было, – сказал Перри. – Твой муж назначит собственного управляющего, а он может вести дела еще хуже, чем сейчас.
Я протянула руку и развернула к себе его лицо. Он открыл глаза.
– Поцелуй меня, – попросила я.
Его поцелуй был нежен и холоден, как прикосновение пальцев его матери к моей щеке. Он едва дотронулся до меня губами – и сразу отодвинулся.
– Ты мне нравишься, правда, – сказал он. – Я хочу, чтобы мы были друзьями. Мама хочет, чтобы мы поженились, и, думаю, она права. Но я все равно хочу, чтобы мы были друзьями.
Одиночество и печаль, которые я вечно носила в себе, вдруг разрослись и стали меня душить, когда он предложил мне дружбу.
Поцеловал он меня так легко и прохладно, как, бывало, чмокала на ночь Дэнди, и я вдруг подумала, как давно ко мне не прикасался никто, кому бы я нравилась. Я застонала, закрыла лицо ладонями и перекатилась ничком, уткнувшись в вереск.
Я не плакала.
Я пообещала себе в тот день, что больше не буду плакать. Я просто лежала, одеревенев, и слушала, как у меня вырвались три или четыре стона, словно сердце мое рвалось от одиночества.
Перри ничего не сделал.
Он просто был рядом, как прекрасный цветок, и ждал. Когда я перестала корчиться и легла тихо, он протянул руку и положил ее мне под затылок. Ладонь у него была прохладная и мягкая, как женская.
– Я тоже несчастлив, – тихо произнес он. – Поэтому я и пью. Я не тот сын, который нужен маме. Джордж был таким. Она никогда не полюбит меня так, как любила его. Я подумал, что, если бы нам пожениться, мы оба были бы не так одиноки. Мы могли бы быть друзьями.
Я повернулась к нему.
Глаза мне жгли невыплаканные слезы, они горели, словно в них надуло дорожной пыли. Я потерла их тыльной стороной руки, затянутой в перчатку, и сказала:
– Да.
Я произнесла это со всей глубиной своего одиночества и с отчаянием понимания, что больше никого никогда не полюблю.
– Да, это может сработать. Я подумаю, – сказала я.
Ничего не могло быть хуже этого палящего ожидания, пока пройдет боль. Мы с Перри были детьми, которых бросили. Моей сестры больше не было, его талантливого, блестящего брата Джорджа – тоже. Мы двое остались, чтобы унаследовать все богатство, землю и дома. Мы могли помочь друг другу освоиться со всем этим.
– Да, – сказала я.
– Тогда хорошо, – сказал Перри.
Мы поднялись на ноги, он тщательно отряхнул сюртук, надел его, расправив полы и рукава.
– Теперь мама выплатит мои карточные долги, – довольным голосом произнес он. – Скажем ей за ужином?
– Да, – ответила я.
Казалось, прошли годы с тех пор, как кто-то принимал со мной вместе решение и просил меня о помощи. Хорошо было опять стать частью «нас», даже если это были всего лишь глупый Перри и я.
– Мы можем пожениться, когда составят контракт, – сказал Перри. – В Лондоне, если хочешь, или здесь.
