Мы шли рысью по дороге через лес, тем путем, которым я впервые привезла Перри в Хейверинг-Холл. На дороге пятнами лежало солнце, река Фенни журчала низко и мелодично. На верхних ветках деревьев пели птицы, и воздух пахн сладко, тепло, по-летнему.
– Ох, – сказала я с тоской. – Как бы мне хотелось опять ночевать под открытым небом.
– Уже устали от господской жизни? – с улыбкой спросил Уилл. – В деревне вас всегда ждет постель.
– Нет, – ответила я. – Я не возвращаюсь. Но лето такое чудное, а я целыми днями сижу дома.
– Да, – мягко сказал Уилл. – Вы не больно-то выезжаете, так? Меня бы это мучило. Нас растили не для жизни под крышей, что меня, что вас. Я бы спятил, запри меня кто в гостиной на целый день.
– Я учусь, – оборонительно произнесла я. – Мне многое надо узнать.
– Хорошо, – сказал он. – Если вы точно знаете, что вам это нужно.
– Знаю, – твердо ответила я, и он промолчал.
Мы ехали рядом, как добрые друзья, беседуя, когда хотелось, но большей частью молча. Он был хорошим наездником. Его конь, Бо, ни скоростью, ни выносливостью не мог потягаться с Морем, чистокровным гунтером. Но мы с ним могли поскакать наперегонки, если давали Бо двадцать-тридцать ярдов форы, и иногда едва успевали обогнать его возле столба.
Уилл мало говорил, но мы ни разу не проехали мимо работавших людей или свежезасеянного поля, чтобы он не удостоверился в том, что я точно знаю, чем они заняты. Если мы встречали кого-то на дороге, или кого-то, чинившего изгородь, или копавшего канаву, мы останавливались, и Уилл представлял их всех по именам, или напоминал мне, где мы прежде встречались. Я видела, что его любят и, несмотря на его молодость, уважают. Люди постарше соглашались с его суждениями и докладывали ему о делах, молодые держались с ним любезно и легко. Я догадывалась, что его поддразнивают из-за прогулок со мной, но когда я была рядом, все вели себя почтительно и приветливо. Молодые женщины глазели на меня, рассматривая детали моей одежды, обуви и перчаток. Я не возражала. Мне случалось стоять в центре арены, когда к моим ногами бросали цветы и монеты. Едва ли я могла покраснеть из-за того, что десяток девушек не могут оторвать взгляда от золотой бахромы на моем жакете. Я видела, что многие из них смотрят на Уилла с особой, интимной улыбкой, и догадывалась, что у девушек он тоже пользуется успехом.
Мы проехали мимо двух девушек на дороге, которые крикнули мне: «Добрый день», – и сверкнули смеющимися глазами в сторону Уилла.
– Тебя тут любят, – сухо сказала я.
– Вы их знаете, вспомните, – ответил он. – Это девочки Смитов. Они живут в доме напротив кузни. Дочери Смита, его зовут Малышом.
– Да, – сказала я, отвлекшись. – Но почему его так зовут? Он же совсем не маленький!
Уилл улыбнулся.
– Его на самом деле зовут Генри, – сказал он. – Его мама умерла во время родов, и он младенцем был очень маленьким и хилым, вечно болел. Никто не думал, что он выживет, поэтому ему даже имени не дали. Называли по имени брата. А потом, когда Джулия Лейси начала снова поднимать деревню, ее дядя Джон, врач, стал его лечить, и он вырос большим и сильным. Он выжил, но прозвище пристало.
Даже в именах людей можно было проследить власть, которую хозяева земли имели над теми, кто на ней работал. Мне было приятно, что многих женщин лет двадцати и старше зовут Джулия, в честь моей матери, было в деревне и несколько Ричардов, и немножко Джонов. Была и темная сторона: детей, родившихся в голодные годы, когда моя семья губила деревню своей алчностью, вовсе никак не называли. В те годы детям давали прозвища, или называли их так же, как братьев и сестер. Никто не надеялся, что выживут все. На кладбище об этом свидетельствовали множество холмиков с пустыми деревянными табличками – такие ставили, если у родственников не было денег, чтобы водрузить каменное надгробие.
– Сейчас в деревне очень редко умирают дети, – сказал Уилл, догадавшись, о чем я думаю. – Очень редко. Конечно, они болеют, и несчастья случаются. Но никто не умирает на вашей земле от голода, Сара. Мы управляем поместьем так, что всем достается доля богатства, и всех можно прокормить.
