Мы прискакали туда голова к голове, и с криком остановились – Море был лишь на морду впереди.
– Кажется, он начинает набирать резвость, – сказала я, задыхаясь.
Волосы у меня растрепались, шляпка съехала набок.
– Упражняется, – улыбаясь, ответил Уилл. – Я раньше не участвовал в гонках.
– Видел бы ты Снега, – сказала я, потеряв на мгновение осторожность, – Видел бы Снега! Он арабский жеребец, совершенно изумительной белой масти, и Роберт с ним может все. Снег считает и вытаскивает из банки цветные флажки. Может вставать на дыбы и танцевать на задних ногах. Роберт учит его носить поноску, как собаку!
– Роберт? – спросил Уилл, старательно небрежным голосом.
– Друг, который у меня был, – тупо ответила я.
Что-то в моем голосе подсказало Уиллу, что больше я ничего не расскажу, и он просто улыбнулся.
– Хотел бы я на него посмотреть, – сказал он. – Люблю хороших лошадей. Но никогда не видел такого, как Море. Откуда он у вас, Сара? Вы его еще жеребенком взяли?
Я опасливо помедлила с ответом.
Однако день был слишком теплым, и жаворонки пели так заманчиво. Внизу виднелась деревушка, уютная, словно игрушечная на зеленом ковре. Лоскутное шитье полей, зеленых и желтых от разных посевов, свидетельствовало о богатстве моего поместья. Плотные купы темной зелени указывали парк вокруг моего дома, Дол-Холла.
Я улыбнулась.
– Я его выиграла! – сказала я.
Уилл слушал, а я рассказывала ему, как впервые увидела Море и как про него говорили, что на него невозможно сесть. Как я убедила хозяина позволить мне на нем прокатиться (он торговал лошадьми, сказала я о Роберте), как стали принимать ставки, и хозяин выиграл в этом пари сотни гиней. Уилл смеялся от всей души, представляя, как я подоткнула юбки служанки и села верхом на Море. Но потом он замолчал, когда я рассказала, как Море встал на дыбы и забился и как в конце концов сбросил меня.
– Вы, должно быть, часто падали, – мягко сказал Уилл.
Я кивнула, улыбаясь от воспоминания о том дне в Солсбери и не заботясь о прошлой боли.
– Это так вы повредили лицо? – спросил он. – Когда упали с лошади? У вас нос немножко свернут.
Я рассеянно потрогала нос.
– Нет, – ответила я.
Я уже собиралась рассказать, как упала с трапеции, но мысль об этом вызвала ее, мою сестру, из того тихого молчаливого места в голове, где я ее похоронила.
Я ощутила, как тоска сжимает мне горло, словно я сейчас задохнусь скорбью, слишком большой, чтобы жить в груди.
– Нет, – хрипло ответила я и отвернулась, чтобы он не увидел, как кривится мой рот в уродливой гримасе боли, как становятся горячими и красными глаза.
Я не имела права плакать. Я знала, что если начну, то никогда не остановлюсь. Жизни не хватит, чтобы оплакать ее потерю и одиночество, в котором я осталась.
– Нет, – повторила я.
– Поедем обратно на выгон, – внезапно сказал Уилл, словно забыл, о чем мы говорили. – Там есть земля, где можно посадить деревья. Хочу, чтобы вы сказали, что об этом думаете. Сейчас в Кенте добывают очень много угля, глубокие разработки, и есть спрос на короткие прямые бревна, чтобы подпирать потолки проходов в шахтах. Мы можем посадить сосны, и всего через десять лет они уже будут готовы для вырубки.
– А, – сказала я.
Горло у меня по-прежнему было сведено.
– И сможете взглянуть на северную сторону выгона и поместье Хейверингов, – продолжал Уилл.
Он говорил быстрее и громче, чем обычно, давая мне время, чтобы затолкать обратно боль разбитого сердца, чтобы никто ее не заметил.
– Вы же там никогда не были, думаю, разве что с лордом Перегрином. Вы с ним много ездите верхом?
– Да почти не ездим, – сипло сказала я.
Но я уже взяла себя в руки.
Уилл взглянул на меня и улыбнулся своей легкой милой улыбкой.
– Он, наверное, скоро уедет в город. Или куда они там уезжают на лето.
– Нет, – ответила я. – Он еще какое-то время останется с нами.
Мы ехали рядом по ровной дороге, на восток, вдоль гребня Гряды, по старому тракту гуртовщиков, который идет до самого Кента.
Уилл искоса посмотрел на меня. В его карих глазах читался вопрос.
– Он никогда прежде надолго не задерживался в деревне, – сказал он. – Что же его сейчас останавливает?
