— В Лондоне. Целый и невредимый.
— Слава Богу, — вздохнул отец. — Чем занимается? Ему что- нибудь нужно?
— Ты же знаешь Энтони, — ответил Сильвестр. — Он строит корабль, и ему ничего не нужно.
— Конечно. Как же иначе? — Отец улыбнулся. — Есть хочешь? Карлос держит еду в тепле, у нас еще остался паштет из вальдшнепа.
— Я поел по дороге, — солгал Сильвестр, который не мог выносить потрескивание огня, смотреть на пламя и слушать, как кипит жир.
— Значит, тогда пойди наверх и посмотри, как тамтвоя Фенелла, — посоветовал ему отец. — Она не захотела спуститься и поесть. Сказала, что ей нехорошо, но мы с Микой опасаемся, что ее что-то мучит.
— Что в этом удивительного! — Тетушка Микаэла запрокинула голову, отбросила волосы назад и открыла взглядам кустики в ушах.
— Теперь, когда сердечный друг в безопасности на острове, может быть, стоит заняться дамой сердца? Насколько я помню, эта семья собиралась праздновать свадьбу.
— Это не к спеху, — отмахнулся Сильвестр.
— Ах, не к спеху? — Тетушка уперла руки в по-прежнему стройные бедра. — А кто это решает, а? Ты или та несчастная девушка, которая отдала свое сердце легкомысленному человеку? Думаешь, девице приятно ждать под крышей жениха до дня святого Непойми-кого? Ты не тот человек, который не нравится дамам, милая моя треска. Как думаешь, что творится в голове у твоей невесты, когда она сидит здесь день-деньской?
— У нас с Фенеллой полное единодушие в этом вопросе, — резко осадил ее Сильвестр, чтобы покончить с неприятным разговором.
Но тетушка Микаэла никогда еще никому не позволяла запретить себе говорить на какую бы то ни было тему, которую она еще не закрыла.
— Значит, единодушие! — произнесла она. — А что бедняжке остается, кроме как соглашаться с тобой? У нее нет отца, нет приданого, никого, кто бы за нее вступился. Неужели ты действительно настолько жестокосерден, чтобы дать ей это почувствовать? Мне будет стыдно, Сильвестр, что я вовремя не отходила тебя палкой и не научила, как должен вести себя порядочный человек. Мне будет очень стыдно перед Ботом и моей сестрой, незабвенной Хуаной.
— Боже мой, в Саутгемптоне сегодня сожгли человека! — вырвалось у Сильвестра. — А вы требуете, чтобы я думал «женитьбе, может быть, побежал приглашать соседей, которые сегодня будут плясать на нашей свадьбе, а завтра ликовать, наблюдая за казнью? — Он резко развернулся и бросился вверх по лестнице.
Фенелла распахнула дверь прежде, чем он успел постучать. Стройная и прямая, с распущенными волосами, она стояла на пороге. Ее щеки были мокрыми от слез. Он обнял ее.
— Ах, Сильвестр.
— Ах, Фенелла.
— Ты тоже?
Он кивнул, уткнувшись подбородком ей в голову.
— Какой мерзкий день.
Они крепко обнялись. Фенелла гладила его по голове, а он гладил ее мокрое лицо. Его сердце совершило не один, как обычно, а несколько маленьких прыжков и успокоилось.
Они молча отстранились друг от друга и сели за столик, за которым иногда играли в шахматы, она — так же плохо, как он.
В ее серых глазах читался один вопрос: «Что с тобой стряслось?»
— В Саутгемптоне сегодня послали на костер человека. Лютеранина, отца двоих детей, — сказал он, не в силах сдержать слезы. — Я хотел что-то сделать, Фенни, но просто сидел верхом на лошади и смотрел, как тогда, на верфи, когда палачи повалили на пол Энтони.
Фенелла молча посмотрела на него.
— Что ты делала тогда? — прошептал Сильвестр.
— Смотрела, — ответила Фенелла. Когда он ничего не сказал, она взяла его рукой за подбородок и подняла голову. — Мы были маленькими детьми, — произнесла она. — Бессильными. И до смерти напуганными.
Сильвестр содрогнулся.
— Стоит мне подумать об Энтони, и эта сцена снова встает у меня перед глазами, — сказал он. — Я постоянно спрашиваю себя: как он может доверять мне после того, как я его бросил? Ты даже не представляешь, как сильно я жалею, что не вмешался тогда, дал этим чудовищам бить моего друга по голове, ставить на нем клеймо убийцы. Моего друга, который был так же бессилен и напуган до смерти, как и я.
— А если бы ты сделал это? Думаешь, если бы ты получил побои заодно с калекой, это избавило бы Энтони от боли?
