— На себе подобных сатана не бросается, — ответил Энтони и поцеловал ее в шею. — Кроме того, этот Лютер бесчинствует не в Генуе. По крайней мере я бы ему не советовал.
— Почему же?
— Потому что я его застрелю, если он помешает мне.
Не до конца понимая, что она делает, девушка зажала ему рукой рот.
— Молчи, ради всего святого!
Он спокойно отнял ее руку ото рта и поцеловал кончики пальцев.
— Разве не долг доброго христианина — покончить с еретиком? Отец Бенедикт говорит, что кому-то придется взять это на себя, иначе мир погрузится в пучину хаоса.
— Мне все равно, что болтает твой вечный Бенедикт. Я не люблю, когда ты говоришь об убийстве.
На щеке у него дрогнул мускул, очарование рассеялось.
— Понимаю. С убийцей об убийствах не шутят.
Она вырвала у него руку, отвернулась.
— Ты не убийца, а глупый мальчишка, который заслуживает хорошей взбучки, если будет так говорить. Неужели после всех этих лет ты все еще думаешь, что мы с Сильвестром обвиняем тебя? Если ты действительно так считаешь, я ничем не могу тебе помочь. Думай что хочешь.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы пересилить себя, затем он мягко толкнул ее локтем в бок. Вместо извинений он поцеловал ее, а она поцеловала его, поскольку голод решил, что они отдыхали достаточно долго. Как жить без губ Энтони, без плеч Энтони, без бедер Энтони, этих крепких и сильных мускулов, которые нельзя будет даже пощекотать, как жить с этим голодом? Без запаха Энтони, без голоса Энтони, без самоуверенного бесстыдства Энтони? Она рванула рубашку на его шее, укусила за плечо. Он вздрогнул, а у нее закружилась голова от страсти.
После она снова прислонилась к иве, а он положил голову ей на колени.
— Как ты собираешься там жить? Ты же не говоришь по- итальянски.
— Генуэзец говорит, латыни достаточно. Если это не так, мне будет только на руку. Тогда я, по крайней мере, не буду говорить глупости.
— Жаль, что я не говорю по-итальянски, — вырвалось у Фенеллы.
— Почему?
— Не знаю. Он звучит так красиво и непривычно. Похож на что-то, что мы придумывали в детстве, когда прятались за доком. Будто на его словах можно путешествовать, как на кораблях, — как мы мечтали.
Он взял ее руку, поцеловал ладонь и положил себе на грудь.
— Вы поэты, и ты, и Сильвестр. Если в моей дубовой голове останется пара слов на итальянском, я привезу их тебе, хорошо? — Его кожа под рубашкой была теплой и пульсировала.
— Сильвестр… Когда ты ему скажешь?
— Я хотел попросить об этом тебя.
— Ты не просто трус, Энтони Флетчер, ты самый жалкий трус во всей Англии.
— Ты и так это знаешь. — Его глаза искрились. — Сильвестр и без того страдает, как собака, тоскуя по своему ангелочку, сестре. Если он посмотрит на меня своим душераздирающим взглядом, мне что, сказать ему в лицо, что теперь уезжаю и я? На такое способно только чудовище.
— Ты и есть чудовище, любимый. Кроме того, ты оказался достаточно хладнокровен, чтобы сказать мне это в лицо.
— Ах, тебе… — произнес он и украдкой сорвал поцелуй с ее губ. — Ты привыкла к горестям.
Она ударила его по щеке, правда, недостаточно сильно, чтобы причинить боль. Но он все равно испугался. Нахмурил брови, коснулся ударенной щеки и сразу же схватился за волосы.
— А я-то думал, что нравлюсь тебе, Фенхель.
— Иногда, — вздохнула Фенелла, снова приняла поцелуй в качестве извинения и решительно, но очень нежно поцеловала его в ответ. — И о чем думало Небо, создавая тебя?
— Небо — ни о чем, сердце мое.
— Ты невыносим.
— Это тоже для тебя не внове. Скажи Сильвестру, что я напишу ему письмо, хорошо?
— Он порвет его на мелкие клочки, потому что не сможет сделать этого с тобой.
Энтони усмехнулся.
— Я не сомневаюсь. Но только после того, как прочтет его.
