Слуги рассказывали друг другу, что после того, как потливая горячка унесла жизнь Хуаны Саттон, его волосы за одну ночь стали белее снега. Тем, что он не сломался, Джеймс Саттон был обязан Микаэле, сестре Хуаны, которая пришла в дом вместе с Карлосом, поваром, чтобы заботиться о нем и детях. Сильвестр всю жизнь знал ее как тетушку, она была вездесущей, заправляла всем в доме, высмаркивала носы, поправляла платья, раздавала засахаренные сливы и ругалась, когда он выбегал из дома без картуза. И только этой весной, когда ему стало шестнадцать, он заметил, что добрую часть своей красоты Джеральдина унаследовала от Микаэлы. Строго говоря, он заметил это только тогда, когда Энтони, с которым обычно об этом поговорить было нельзя, сказал ему:
— Твоя тетя — красивая женщина.
Она и в самом деле была красива. Светловолосая, грациозная и полная жизни, но не такая безупречная, как Джеральдина. У Микаэлы из ушей росли пшеничные кустики волос, и, по мнению Сильвестра, это делало ее красоту земной. Такой же, как ее нрав.
Джеральдина была другой. Неземной и совершенной. Она каждое утро тщательно осматривала свои уши в зеркале, опасаясь обнаружить в них волосы.
— Твой отец — ягненок! — ругала Джеральдину тетушка Микаэла. — Почему он позволяет глупому цыпленку отказываться от руки аристократа, а?
Отец лишь смеялся и гладил тетушку по щеке.
— Не будь к ней так строга, Мика. Лучше спроси ее, почему она отказывается от них, аристократических рук.
— Потому что я хочу уехать отсюда, — отвечала Джеральдина. — Куда-нибудь, где каждый день будет другим, где все непривычно, а не скучно и не воняет то овечьим пометом, то рыбой. Почему бы тебе не найти мне место при дворе, отец? Я хочу туда, где блеск, яркий свет и волнение, где воздух не затхлый и не вонючий.
Отец встал и обнял дочь.
— Разве могли мы подумать, Мика, что под нашей крышей вырастет звезда? — Он опустил голову и поцеловал Джеральдину в макушку. — Моя ты птичка, тебе нужен был другой отец, со связями, который смог бы предложить тебе небо, где и полагается находиться звезде.
Джеральдина высвободилась из его объятий.
— Значит, тебе придется завести связи, — упрямо заявила она. — Стоя над розами и ухаживая за черенками, ты их не заведешь.
Их отец любил розы. Но детей любил больше, а Джеральдину еще больше, чем Сильвестра. Дочь всегда была сильнее, храбрее и ловчее, и она была красива. Джеральдина была ангелом Портсмута. К пожеланиям сына отец относился великодушно и благоразумно, желания дочери были для него законом.
К весне 1520 года король Генрих восседал на троне Англии уже одиннадцать лет, и отец Сильвестра начал просить своих многочисленных знакомых о том, чтобы они похлопотали за его дочь. Джеральдина днем и ночью говорила о том, что осенью ее здесь уже не будет. Она будет жить при дворе, в Лондоне, где король распахивает окна, чтобы новый ветер унес старый затхлый воздух. Мысль о том, что он потеряет сестру, Сильвестр воспринимал болезненно, но он понимал, что Джеральдину не остановить. Ей было до смерти скучно в Портсмуте. На влюбленные взгляды, которыми награждали ее мужчины, она не обращала внимания, они были привычны, как воздух. Да и с братом она проводила время только потому, что не знала, чем еще заняться. Его друзей она судила строже обычного:
— То, что ты водишься с плоской, как доска, Фенеллой Клэпхем, еще можно стерпеть, но от этого Энтони тебе самому должно быть тошно. Сядешь играть с чертом в кости, потеряешь душу, Сильвестр.
Безграничное презрение сестры к другу задевало Сильвестра больнее, чем если бы она ругала его самого. Энтони и Фенелла были опорами его мира. Всякий раз, когда можно было оставить ее старую мать одну, Фенелла мчалась вверх по улице, к школе при церкви Святого Фомы, чтобы встретить друзей после уроков. Тогда они втроем шли через наведенный над заливом мост, прочь из города, садились на берегу реки и говорили о Боге и о мире. И только о кораблях они разговаривать перестали. С того самого дня, когда «Мэри Роуз» сошла со стапелей, дорога на верфь была закрыта для Энтони, и эту рану никто не хотел теребить.
