Где я?
Как всегда, в пустоте. Дьявольская бойня исчезла. Я все еще в той же огромной черноте, в виртуальном мире моих мыслей и — отныне — моего безумия, это очевидно.
Мое сердце бешено колотится. Холодный пот леденит мне мозг. Что произошло? Детские ступни под топором не выходят у меня из головы, цепляясь за мысли, словно старая паутина. Что за ужас? Кошмар. Мне снятся кошмары, и это явный признак того, что я сплю. Но я бы предпочла больше не спать, уставать от мыслей, продолжать беспокоиться, а не погружаться в такой страшный бред.
В памяти всплывает вопрос женщины, медсестры или санитарки. Возможно, я все еще брежу, но мне кажется, что я точно слышала, как она спросила у врача:
— Сегодня ей даем пентотал?
Название «пентотал» мне известно. По-моему, это наркотик. Вероятно, мне дают наркотики или их производные, чтобы стимулировать мой мозг. Как артисты принимали ЛСД, чтобы подстегнуть творчество. Я спрашиваю себя, не используется ли этот самый пентотал в сыворотке правды… Но какая правда могла бы скрываться в таком страшном кошмаре?
У меня создается смутное ощущение того, что я все-таки виновата. Это как неприятный вкус, оставшийся во рту. Забавно и глупо, что мы всегда чувствуем себя виноватыми в своих плохих снах. Они пятнают нас помимо нашей воли. Никаких сомнений в том, что это доказательство глубины моего смятения, потому что в этот момент я вспоминаю маму. Ей было 95, и она оставалась в своем собственном доме почти до самого конца. Она умерла от старости, спокойно, пусть даже в 90 лет у нее и нашли что-то в груди во время первого УЗИ. Ее щеки оставались розовыми до самой смерти. Что бы подумала мама о своей маленькой Анжель, ставшей настолько безумной, что отрубает ступни младенца топором мясника?
Я думаю, что цветы лучше дарить живым. Зачем покрывать мертвых букетами? Они уже засыпаны землей. Несомненно, с ними куда полезнее разговаривать. Мертвые наверняка предпочитают ежедневные мысли ежегодным хризантемам.
Мама, ты здесь? Если живые меня не слышат, может быть, мертвые на это способны. Мама, дорогая, позаботься о своей маленькой дочке. Она не стала чудовищем, она просто потерялась. И теперь ты очень нужна твоей маленькой Анжель, твоей самой младшей дочке. Нужны твоя огромная любовь, твоя непреходящая доброжелательность, твоя вселяющая уверенность защита. Как тогда, когда она была младенцем. Когда она была ребенком, потерявшимся в темноте. Именно так: я снова стала маленькой девочкой, которая осталась одна в своей комнате ночью, во власти своих страхов. Она зависит от своих родителей.
Ты не можешь меня вот так оставить! Ты должна что-нибудь сделать. Просто необходимо, чтобы кто-нибудь что-нибудь сделал и прекратил все это, чтобы долгий кошмар закончился. Я уверена, что ты меня видишь оттуда, где ты сейчас. Ты была такой верующей, ты, которая водила нас к мессе каждое воскресенье. Ты, которая так верила в ангелов-хранителей. И я теперь тоже в это верю. Я верю, что ты мой ангел-хранитель. Я не сомневаюсь, что ты можешь мне помочь. Я не из числа тех, кто ходит на могилы, это правда. Я думаю, что цветы лучше дарить живым. Зачем покрывать мертвых букетами? Они уже засыпаны землей. Несомненно, с ними куда полезнее разговаривать. Мертвые наверняка предпочитают ежедневные мысли ежегодным хризантемам.
Мама, я все время о тебе думаю с тех пор, как ты не можешь меня услышать! Ты, которая дожила почти до ста лет, ты не согласишься с тем, чтобы самая младшая из твоих пяти детей ушла первой. Ты не можешь меня оставить, и ты меня не оставишь. Ты меня видишь, мама, ты здесь, рядом со мной. И пока ты поддерживаешь меня, я не могу уйти. Если я не буду держаться, то упаду. Я цепляюсь за тебя. Не знаю, выглядишь ли ты по-прежнему, как старая дама, там, где ты сейчас. Но не сомневаюсь, что руки у тебя такие же крепкие, как и в то время, когда я пряталась в твоих объятиях от своих детских страхов.
Я снова думаю и о горе Сент-Одиль. Там, наверху, есть не только чудодейственный источник. Есть еще и источник Люсии, чуть ниже. Его увидишь, если пойдешь к старинному аббатству Нидермюнстер. Источник скрывается в лесу, туристы о нем не знают. Вода течет в чашу, выдолбленную в камне, позеленевшем от мха. Потом вода убегает из нее по желобкам в песчанике. Паломники обычно палками убирают листья, скопившиеся в чаше и закрывающие путь воде. Когда мы прогуливались там, наверху, мы выполняли это почти как ритуал. Место настолько спокойное, вода очень свежая, если не сказать — холодная. Я уверена, что, если бы сейчас меня в нее опустили, мои глаза открылись бы, мои пальцы снова начали бы двигаться.