Мемуары - страница 9

Скотина не хочет понять, что главное в нашем путешествии тонкие чувства. (Грубое ругательство вставлено в высказывание, стилизованное в духе сентименталистской прозы.)

Я могу вам представить полный список его преступлений, которые еще /…/ только намечены к исполнению. (О сказочном злодеянии повествуется языком бюрократических переговоров.)

Пожалейте нас, бедных убийц… (В инфантильно — сентиментальную формулу вставлено слово «убийцы».)

…что это за жизнь была без короля! Мы просто истосковались! (Казенно — патриотические возгласы дополняются фразами в стиле «жестоких романсов».)

Придайте мне позу крайней беззаботности. (Сугубо описательный оборот используется в прямой речи, да еще обращенной на самого произносящего.)

Мама, застрели — ка его! (Подчеркнуто бытовым тоном предлагается убить человека.)

Собственно, тот же принцип стилистического парадокса положен и в основу всех характеров драматургии Шварца: дурашливые короли, деловитые разбойники, инфантильные министры, Баба Яга, умиленно сюсюкающая сама с собой, поэт, по совместительству работающий палачом (sic!) и пр.

Это было нарочитое обнажение приема. Сталкивая идиомы несоприкасающихся обычно стилистических слоев, Шварц не только наделял своих героев выразительными речевыми характеристиками, но и попутно разоблачал шаблоны мышления и поведения, отраженные в речевых окаменелостях. В поздней прозе он больше заинтересован в позитивной словесной работе, ищет наиболее точных, адекватных психологическим нюансам слов, возвращая при этом многим простым словам утраченную в шаблонном употреблении энергию.

Вдумчиво и почтительно слушаясь самого себя… — внешне это напоминает парадоксальную конструкцию типа Придайте мне позу крайней беззаботности!, когда в стилистическое клише Вдумчиво и почтительно слушаясь [кого — то] (норма) подставляется'в качестве одного из членов ненормативный (невозможный!) вариант самого себя. Но по существу мы имеем здесь дело с совсем иным стилистическим явлением. В парадоксальной конструкции происходит пародия и разоблачение: несоединимые слова и выражения при соединении взрываются, обнаруживая свою семантическую пустоту или извращенность. Другое дело в анализируемом примере. Эта фраза неупотребительна не в силу стилистической несовместимости ее составных частей, а в силу того, что отраженная в ней жизненная ситуация морально предосудительна.

Обычно же самое содержание передается конструкциями, несущими в себе элемент осуждения, например, Он слушает только самого себя. Необычным употреблением обычной стилистической конструкции Шварц достигает распространения художественного эффекта:

1) внимание читателя привлечено больше, чем этого можно было достичь применением обычного клише типа Он слушает только самого себя;

2) нешаблонное употребление, нарушая автоматизм читательского восприятия текста, повышает внимание к «внутренней форме слова»;

3) углубляется объективная психологическая характеристика образа, т. к. ситуация общения, когда кто — то «вдумчиво и почтительно» слушает кого — то, всем хорошо знакома, переводя слушание на «самого себя», автор этой операцией открывает для нас индивидуальную психологию этого эгоизма, его особенную внутреннюю физиономию (что было бы невозможно при употреблении клише: мы бы знали, что речь идет об эгоисте и только);

4) отказ от морализаторского стереотипа важен для имплицитно выстраивающегося образа автора — как объективного, непредвзятого повествователя (что, опять — таки, укрепляет доверие к тексту).

В пьесах основным приемом было пародирование языковых клише, здесь — на первом месте поиски эпитета.

Хотя среди эпитетов и встречаются экстравагантные ассоциативные в духе Набокова — Олеши (пастушеский звук трубы стрелочника; влажный голос моторного вагона; картонажное, игрушечное счастье), но в основном эпитеты становятся инструментами психологического анализа, т. е. выбираются тщательно, чтобы зафиксировать еще одно вычлененное психологическое качество. Такова функция и простых эпитетов типа /боксом занимался/ пристально, рассудительно, и синестетических — /женщина/