Отобрать не пытался, знал, что Войтех выгонит.
– Дальше, – тихо попросил Кейрен.
А злой какой… и на руках чешуя прорезалась. Это от нервов, что ли?
– А что дальше? Обычная история. Наводка кривой была, вот и напоролись на дом, в который хозяева вернулись до срока. Мужик тот спустился с кочергой, а у Свища перо. Всадил в бочину… за ним и баба с криком… Свищ и ее. Крови было много.
Таннис отвернулась. Ей почему-то было страшно смотреть на Кейрена.
Она не убивала.
Не убивала!
Она стояла с подсвечником в одной руке и тяжеленным серебряным блюдом в другой. Стояла и смотрела. Все произошло так быстро…
Свист Войтеха приказом уходить. Малыш, выронивший серебряные вилки, которые рассыпались по ковру со звоном. Неповоротливый Толстяк, что замер у двери, своей тушей перекрывая отход. Велька, торопливо рассовывающий по карманам печенье, что лежало в стеклянной вазе, прикрытое салфеткой. Салфетку Велька держал в зубах.
Мужик в белой до колен рубахе и ночном колпаке… в руках кочерга.
Он замахивается, но Свищ успевает уйти от удара и бьет сам. Его ножик с обмотанной кожаным шнуром рукоятью, кривоват и некрасив, как сам Свищ, но клинок пробивает ткань и входит в толстый бок мужика. Тот охает и, выпустив кочергу из рук, оседает на ступеньки. Он пытается зажать рану руками, а по белой ткани расползается пятно. Оно все больше и больше… и колпак падает.
Мужик лысый.
Старый.
– Уходим, – приказывает Войтех, дергая Таннис за руку. – Быстро.
Она же не способна идти. Ноги вдруг отказали, и сама оцепенела. Стоит и смотрит на мужика, на Свища, который яростно трет руку о жилетку, пытаясь избавиться от крови. А по лестнице, воя и скуля, летит женщина…
– Она сама напоролась, – сказала Таннис, повторяя слова Свища. – Сама.
Кейрен не поверит.
И Таннис не верила. Просто Свищ вдруг оказался на пути этой женщины, немолодой, некрасивой, но такой громкой. Она вдруг охнула и, застонав, опустилась рядом с мужем.
– Свищ ее добил. И сказал, что теперь нам никто не помешает домом заняться. – Таннис поднялась. Как и в ту ночь, ее била дрожь. Тогда Войтех достал свою флягу и, сунув Таннис, велел выпить. Она не помнит вкуса рома, но лишь то, что после двух глотков дрожь отпустила, а Войтех уложил на лавку, накрыл одеялом и сидел рядом, гладил по голове, уговаривая забыть то, что Таннис видела.
Это больше не повторится.
Он сдержал слово.
– Войтех ему ответил, что если Свищу охота вязаться с мокрухой, то его дело, но… больше Свищ пусть не приходит.
– Он вас сдал? – Чешуя исчезла, и Кейрен выглядел обыкновенно.
– Не он. Он появился и потребовал, чтобы Войтех уступил место. Свищ решил, что если он зарезал человека, то стал крут. Он вызвал Войтеха. И проиграл.
– Что с ним стало?
– Со Свищом? Говорю же, проиграл и…
Кейрен и вправду не понимает.
– Бьются до смерти. – Таннис провела ладонями по плечам, снимая дрожь. – Ему не следовало возвращаться. А сдал нас Малыш. Войтех говорил, что после убийства всех шерстить станут, тихо сидеть надо. Мы и сидели. Но Малыша зацепили, на ерунде какой-то. Полез по дури и попался. Пугать стали. Он и раскололся… вызвался остальных привести. Войтеху сказал, что знает верный дом. Богатый. Хозяева в отъезде, и никто мешать не будет… а добра полно… и ему поверили. Малыш ведь свой, как не поверить?
Почему Войтех, всегда осторожный, вдруг ослеп и оглох? И Велька, у которого отцовское чутье было? И сама Таннис. Сейчас, вспоминая, она видит то, чего не видела прежде. Вот Малыш переминается с ноги на ногу, дергает плечом, шею скребет, докрасна, до крови. И говорит как-то быстро и много, хотя обычно с него и слова-то не вытянешь…
– У тебя получилось уйти? – спросил Кейрен.
– Да нет… у меня не получилось пойти.
Во всем виноваты были сливы. Войтех принес их с очередной своей прогулки в Верхний город, наверняка в чей-то сад забрался, а может, и у лавочника корзину спер. Слив было много, огромных, каждая с кулак Таннис, желтых.
– Не жадничай. – Войтех к сливам не притронулся, он сидел на этой самой скамеечке, которую против правил не потащил к папаше Шутгару, но позволил Таннис оставить ее себе. Сидел в обычной своей позе, стопа к стопе, колени врозь, левая рука лежит расслабленно, только пальцы шевелятся, словно Войтех играет. А в правой сигаретка зажата. И Войтех затягивается ею, выпуская из ноздрей терпкий дым.
