– Отпусти.
– Ни за что. – Он нежно поцеловал в висок. – Я тебя поймал. Ты моя, понятно?
– Только если сама захочу.
– Захочешь.
– Уверен?
– Конечно. Сама подумай. Я молод. Хорош. Умен. Образован. Обладаю легким характером. И состоятелен, что тоже немаловажно. Карьеру сделаю, дядя утверждает, что у меня перспективы хорошие… если, конечно, доживу.
– А еще скромный, аж дух захватывает. – Таннис все-таки улыбнулась. Нет, он совершенно сумасшедший. И теплый.
Пока, но ведь мерзнет, вон какая кожа, в пупырышках…
– Таннис… я ведь могу и не уйти…
Он сам отстранился.
– Давай, я подожду там? – Кейрен указал на дверь в ванную комнату. – Только поторопись. А то я точно околею. Сменная одежда на диване. Я на свой вкус выбрал, надеюсь, подойдет… но про чепец не подумал.
Ничего, Таннис как-нибудь обойдется без чепца. В конце концов, положа руку на сердце, ей глубоко плевать на остальных. А Кейрен ее лысой не испугался.
Раздевалась она быстро, с немалым наслаждением избавившись от тюремной одежды.
– Ты… это нарочно? – Таннис подняла нижнюю рубашку из тончайшей бязи, отороченной кружевом.
Нарочно. Эта рубашка выглядела отвратительно развратной и… чудесной.
– Я верну тебе деньги. – Таннис все же решилась.
– Конечно, вернешь, – отозвался Кейрен. – Потом…
Прохладная ткань ласкала кожу, кружево было колючим, но не неприятно. А Стелле бы понравилась, вон, все тело просвечивает, но как-то так… красиво. Таннис провела по бязи ладонями, наслаждаясь мягкостью, и подняла шелковые чулки с тончайшим, почти незаметным швом…
…платье шерстяное, цвета осеннего багрянца, с квадратным низким вырезом, из которого видна кромка кружев нижней рубашки, и рядом мелких пуговок, расположенным сзади.
– Ты нарочно? – Она повернулась спиной к Кейрену.
На нем тюремное платье сидело столь же отвратительно, как и на ней.
И ничуть он на женщину не похож. Кого они обмануть думают? У Грязного Фила чутье. И приказ, который он мог бы исполнить еще тогда, когда Кейрен ушел. И почему не исполнил? Или тогда приказа не было?
– Конечно, нарочно. – Кейрен, наклонившись, коснулся шеи губами. – Тебе очень идет… и корсет не нужен. Ты и без корсета хороша.
– Подхалим.
– Еще какой. – Он ловко застегивал пуговки. – Но тебе действительно идет. Посмотри.
Кейрен развернул ее к зеркалу.
…лысая… смешная… и все-таки…
– Ты хорошо держишь осанку.
…леди Евгения была бы довольна, но вот вырез…
– Великоват, – согласился Кейрен, когда Таннис попробовала подтянуть платье повыше, она чувствовала себя почти голой. – Но это легко поправить. Не трогай.
Он подал коротенький жакет из черного бархата.
– Вот так хорошо.
Хорошо. И вправду ведь хорошо, Таннис будто бы не на себя смотрит. Неужели вот эта женщина в зеркале – она?
Леди? Войтех удивился бы, увидев ее такой. О Войтехе подумалось с грустью, но без прежней саднящей боли.
– Спасибо. – Она удержала руку Кейрена и, потянувшись, коснулась теплой его щеки губами. – Спасибо тебе большое, я…
– Только не плачь.
– Не буду.
– Будешь. – Он смахнул слезинку. – Но это нормально. Все женщины плачут, даже такие сильные, как ты. Ты ведь будешь вести себя хорошо? Дождешься меня?
– Здесь?
– А где еще?
– А если…
– Дядя в курсе. Он и сам не будет соваться, и другим не позволит. Хотя про эту комнатушку мало кто знает, а уж таких смелых, чтобы полезли, и вовсе не найдется. Прости, но придется тебя запереть…
– А ты?
– А меня, – Кейрен поправил чепец, – проводят в камеру. Все будет хорошо, моя прекрасная леди.
Таннис очень хотелось бы ему поверить.
Оставшись одна, она прошла по кабинету, еще не смея прикасаться к чужим вещам, но ожидание утомляло, и Таннис присела на диван. Встала. Вновь прошлась. Взяла конверт.
Таннис Торнеро, девица двадцати лет.
А денег вдвое против того, что было. Врун синехвостый… конверт Таннис спрятала в корсаж, так оно надежней. И делать вновь стало нечего. Здесь хуже, чем в камере, и она сойдет с ума, если не отыщет себе занятие.
…леди Евгения говорила, что у Таннис хороший глаз и надо лишь постараться.
Вспомнить, что когда-то она умела рисовать.
Углем на стене… и грифельным стержнем на старых обоях… или вот грифелем же, но по бумаге, благо листов в самописце целая стопка. Если Таннис возьмет несколько, то никто не заметит.
