– Мне очень жаль, что я вас огорчил.
Вежливо. И снова равнодушно, а тонкая нить, которая была между ними, натянулась до предела. Еще немного, и оборвется, опалив душу ударом. Уйти, пока не слишком поздно, оставив себе крохи надежды? Или все-таки… призраком витает запах лаванды.
– Я… не огорчилась.
– Ложь. – Он пытался улыбнуться.
– Ложь, – легко согласилась Кэри. – Во благо.
– А разве такая бывает?
– Не знаю. Я… наверное, и вправду плохо воспитана, но… что случилось? – Она позволила себе дотянуться до его руки. – Если мне позволено будет знать…
Нет. Он верит, но не доверяет.
– Дитар стало хуже?
Шаг назад. Не то еще улыбка, не то уже оскал.
– Откуда ты…
– Рассказали, и… я подумала, что могу с ней встретиться.
– И как?
– Она очень милая, и… мы разговаривали.
– О чем?
Брокк напряжен. И, кажется, зол. Возможно, не следовало бы говорить, но ведь он все равно узнает, не от Кэри, так от мисс Оливер… и получится, что Кэри не солгала, но умолчала.
– О тебе. И о ней. О ее дочери… от нее пришли два письма, пока тебя не было. И Дитар просила ответить. Ей стало лучше, она… она сказала, что так бывает, когда уже пора.
Стыдно. И от стыда, от собственного любопытства, которое заставило Кэри переступить черту чужой жизни, горят щеки.
– Просила не приходить… и я подумала…
– Дитар умерла.
Эту боль нельзя разделить на двоих. И стереть ее не выйдет. Утешить? Кэри не умеет утешать, да и что бы она ни сказала, прозвучит неискренне.
– Мне… жаль.
– Я успел к похоронам. Я бы мог, наверное, освободиться раньше… точнее не мог, но теперь буду думать об этом. Гадать. Она и вправду была хорошей женщиной.
– Другом?
– Другом. – Брокк выдохнул как-то резко, сквозь стиснутые зубы. – Почему близкие уходят?
– Не знаю.
– И ты…
– Я не уйду.
Ей некуда идти, да и зачем, если он здесь? А Брокк не слышит. Отстранился, отступил, вычерчивая между ними расстояние, которое Кэри хотелось бы стереть.
Ждет.
И втянув воздух, хмурится. Неужели почуял лаванду? Кэри открывала окна, просила ветер стереть чужой след, а он остался.
– У нас были гости. – Кэри не хочется признаваться, но ведь расскажут. – Лэрдис из…
Вздрогнул. Любит? Не любит? Безумное гадание на снежинках, которые все-таки растаяли, и теперь волосы Брокка влажно блестели.
– Зачем? – Глухой, притворно равнодушный голос.
– Ей хотелось увидеть меня.
Молчание. Стыд, иррациональный, лишенный смысла, словно вдруг открылась чужая грязная тайна.
– Я, – Брокк отступил на шаг, а показалось, что отодвинулся на тысячу, – постараюсь, чтобы впредь подобное не повторилось.
Обещание, которое – оба знали прекрасно – не выйдет сдержать. Но все-таки Кэри верит. Безумно хочется верить и стряхнуть чужой запах с черной ткани его сюртука… пусть лучше дым и горе, но не лаванда. Эгоистично? Но иногда ведь можно побыть эгоисткой.
– Ты, – Кэри смотрит в глаза, потому что ей безумно важно знать правду, – все еще любишь ее?
Солжет? Сбежит?
Что бы он ни сделал, это будет не то, чего хотелось бы Кэри. А Брокк, усмехнувшись, коснулся ее волос, точно заранее просил прощения за боль, которую причинит.
– Не знаю, – сказал он. – И да, и нет, и… не думай об этом. Она не вернется.
Конечно, зачем ей возвращаться, если Лэрдис и не уходила?
– Прости.
Простит, поскольку нет за ним вины. И постарается сделать вид, что все идет как прежде.
– Мне не следовало касаться этой темы?
– Пожалуй, – согласился Брокк.
И снова молчание. Затянувшаяся пауза в этой игре на двоих. Надо отступить, поскольку еще немного, и Кэри сломается. Ей так хочется дотянуться до него, обнять, прижаться щекой к жесткой отсыревшей ткани, вдохнуть запах дыма и самого Брокка. Поймать.
Не отпускать.
Не отдавать никому, но… разве есть у нее подобное право?
А он тоже чего-то ждет, точно дразнит, пусть и не нарочно.
– Ты стала очень красивой.
Ведь не то хотел сказать, Кэри чувствует. А что?
– Мне идет?
– Очень. Жемчужная девочка…
…девушка. И женщина. А для него все равно ребенок. И значит, ее старания пропали втуне?
– Вчера вы…
– Напугал тебя?
– Ничуть.
– Мне нужно было тебя увидеть. Диту хоронили, и… я подумал, что ты не будешь против. Мне не хотелось оставаться одному.
