Женщина слегка запнулась и зарделась, ей до сих пор было неловко.
– Ничего, если вы ему не расскажете.
Убедившись, что сидеть Дитар способна сама, сиделка вернулась к тазу.
Тоже, если разобраться, ритуал.
Отодвинуть край ковра – паркет начищен до блеска, но под ковром он чуть более темный, не выжженный солнцем, – и поставить таз. Подвинуть стойку, за которую Дитар будет держаться. Снять влажную после сна рубаху. Поставить.
Сиделка напевала, вряд ли осознавая за собой эту престранную привычку. И, пожалуй, Дитар нравилась ее безыскусная простота, болтливость, так раздражавшая сестру милосердия.
Сиделка была добра. Просто так, безотносительно тех денег, которые Брокк ей платил. И Диту она жалела искренне, должно быть, и в молитвах поминала, и, принеся крест, тайком сунула его под матрац, мол, Господь точно не навредит.
…Сестра милосердия к подобному относилась со снисходительной брезгливостью. Она полагала, что вера должна идти от сердца и, желательно, исстрадавшегося.
– Сейчас мы вас умоем…
Она поставила Диту в таз, помогла взяться за стойку и, спохватившись, всплеснула руками:
– К вам гостья!
Гостья? Дитар давно не ждала гостей.
– Сейчас мы… скоренько… – Сиделка поливала слабое, пропотевшее за ночь тело из кувшина, терла жесткой губкой, пока Дита не оказалась покрыта легкой кружевной пеной. – А гостья подождет… немножечко…
Холодное полотенце.
И дрожь в коленях. Все те же чужие руки, которые не позволяют упасть, переносят в кресло.
– Оденемся…
Белая мягкая рубаха. И домашнее платье с запа́хом. Сиделка ловко управляется с волосами, заплетая поредевшую косу. Затем подносит зеркальце.
– Вы сегодня хорошо выглядите.
И закрепляет под горлом брошь-камею, касается лица невесомой пуховкой.
– Не надо. – Дитар устала притворяться. И кем бы ни была неведомая гостья, пусть все будет как есть.
Она ждала в гостиной.
Светловолосая девочка с желтыми глазами.
Ей к лицу нарочито простое платье с завышенной талией и узкими рукавами. Сизый шелк и темное кружево, словно рисунок мороза. Атласные голубые ленты, завязанные под подбородком пышным бантом. И шляпка-цилиндр, сдвинутая чуть набок. Легкая вуаль не скрывает лица, но скорее дразнит, затеняя его.
Красива?
Несомненно.
Брокк заслужил и…
– Добрый день, прошу прощения, что заставила вас ждать. – Дитар устроили в кресле, и сиделка поспешно подала подушки. Она засовывала их под спину, под руки, пока Дита не остановила ее: – Хватит.
– Я… – Кэри из рода Лунного Железа вспыхнула румянцем. – Признаюсь, я не была уверена, что вы захотите меня принять.
– Почему?
Разве у Диты есть шанс отказаться?
Есть.
Эта девочка сама не понимает, какой обладает властью. И нервничает. Она сняла перчатки, но не смеет положить их на столик, так и держит в руках.
– Просто… я… не знаю.
Нервная улыбка.
И прикосновение к атласному банту, к шляпке, к волосам…
– Вы ждали иного?
Дитар осознавала, что выглядит отвратительно. Больная, изнуренная женщина. Старая. Некрасивая.
– Да, – призналась Кэри.
– Видите, вам нечего бояться…
– Я не боюсь.
В желтых глазах вспыхнула обида.
– Тогда, быть может, чай? Если вы, конечно, не торопитесь? В моем доме не так часто появляются гости…
Болезнь и близость смерти – хороший повод, чтобы нарушить неписаные правила.
Кэри нервно кивнула и все-таки присела, на самый край кресла.
– Отдайте перчатки миссис Сэвидж. И шляпку вашу тоже.
– Да, конечно… простите…
Она запуталась в лентах и едва ли не с раздражением содрала шляпку.
– Я выгляжу глупо, да? – тихо спросила Кэри.
– Скорее забавно.
Дита может позволить себе говорить правду.
– Я… думала, что вы… и мой муж… – Она запнулась и замерла, касаясь кончиками пальцев нижней губы.
– Любовники?
– Да.
– Когда-то это утверждение соответствовало истине. Но… вы видите, во что я превратилась.
– Вы больны, – не вопрос, но утверждение, и точеные ноздри раздуваются.
Что она чует? Запах болезни, несомненно. И гниющей плоти – язвы на ногах зачесались…
– Мне осталось недолго.
Но Кэри упрямо мотнула головой:
– Вам нужен врач и…
– Девочка, у меня были лучшие врачи.
– И ничего нельзя сделать?
Дита покачала головой. А Кэри нахмурилась еще больше.
