Мать девочки, Жюльетту Перрен, сидевшую в первом ряду в качестве истицы, Мегрэ заметил сразу, войдя в зал. На ней было меховое манто, а волосы выкрашены в ярко-рыжий цвет.
— Теперь скажите о том, что же поразило вас в квартире потерпевшей.
— Необычная изысканность обстановки, тот особый стиль, сразу напоминающий некоторые квартиры, существовавшие до закона о проституции. В гостиной, например, было слишком много мягкой мебели, слишком много ковров, тяжелых штор, подушек, а стены увешаны гравюрами с изображением любовных сцен. Абажуры, обтянутые шелковой материей нежных тонов, висели в гостиной и в обеих спальнях, где было чересчур много зеркал. Позднее я узнал, что Леонтина Фаверж действительно в свое время использовала квартиру в качестве дома свиданий. Этому не помешало и опубликование новых законов о запрещении проституции, и она окончательно прекратила свою деятельность только после того, как ее домом стала специально заниматься бригада нравов и ей пришлось несколько раз уплатить штраф.
— Удалось вам установить ее материальное положение?
— По словам консьержки, соседей и всех, кто ее знал, у Леонтины Фаверж, по-видимому, имелись сбережения, так как расточительна она никогда не была. Урожденная Меран, сестра матери обвиняемого, она приехала в Париж восемнадцатилетней девушкой и некоторое время служила продавщицей в большом магазине. Двадцати лет она вышла замуж за некоего Фавержа, торгового агента, который спустя три года после женитьбы погиб в автомобильной катастрофе. Супруги жили тогда в Аньере[2]. После смерти мужа молодая женщина в течение нескольких лет часто бывала в пивных на улице Руаяль и на ее имя обнаружена карточка в архиве бригады нравов.
— Пытались вы что-нибудь разузнать о ее прежних знакомых? Может быть, кто-нибудь из них вспомнил о ней и решил ее ограбить?
— В своем кругу она слыла замкнутой, что среди женщин подобного рода бывает редко. Деньги она откладывала, и это помогло ей в дальнейшем обосноваться на улице Манюэль.
— Ей было шестьдесят два года, когда ее убили?
— Да. Она растолстела, но насколько можно судить, осталась моложавой и довольно кокетливой. Судя по показаниям свидетелей, она очень привязалась к девочке, которую взяла к себе не столько от того, что ее прельстил этот скромный дополнительный доход, сколько из боязни одиночества.
— Был у нее счет в банке или в сберегательной кассе?
— Нет. Кредитным учреждениям и нотариусам она не доверяла, а хранила все свои сбережения у себя.
— Деньги найти удалось?
— Очень мало. Несколько мелких кредиток в сумочке и немного мелочи в ящике кухонного стола.
— Не обнаружили ли вы в квартире какого-нибудь тайника?
— Кажется, обнаружили. Когда Леонтина Фаверж болела, а это случалось за последние годы два или три раза, консьержка занималась ее хозяйством и следила за девочкой. На комоде в гостиной стояла китайская ваза с искусственными цветами. Однажды, чтобы отряхнуть с цветов пыль, консьержка вытащила их из вазы и увидела на дне холщовый мешочек, в котором, как ей показалось, лежали золотые монеты. Судя по весу и объему, она полагает, что их было там больше тысячи. Мы произвели опыт у меня в кабинете: положили в такой мешочек тысячу золотых. Мне кажется, предположение консьержки подтвердилось. Я поручил своим инспекторам допросить служащих различных банков. В филиале Лионского кредита припомнили женщину, по описаниям похожую на Леонтину Фаверж, которая несколько раз покупала там акции на предъявителя. Один из кассиров, некий Дюра, узнал ее по фотографии.
— Выходит, что эти акции, так же как и золотые монеты, лежали в квартире у потерпевшей. Вы ничего не нашли?
— Нет, господин председатель. Мы искали отпечатки пальцев на китайской вазе, на ящиках комода, на других предметах.
— И безрезультатно?
— Да. Нашли только отпечатки пальцев пострадавших, а в кухне — следы ног рассыльного из магазина. Мы установили время его прихода. Он принес заказ утром двадцать седьмого февраля, а преступление, по словам доктора Поля, который произвел вскрытие обоих трупов, совершилось двадцать седьмого февраля, между пятью и восемью часами вечера.
