После того как г-жа Мегрэ помахала им с порога рукой и машина отъехала от дома, он услышал от гостьи:
— Значит, это ваша жена? Наверное, я обидела ее, приняв за служанку. Я и вас сначала приняла за садовника…
И, высадив его у вокзала в Обрэ, где Франсуа, перепутав скорости и внезапно дав задний ход, чуть было не врезался в стайку велосипедистов, снова отправилась в свое более чем рискованное путешествие.
Было время отпусков. Все парижане устремились за город; по дорогам мчались автомобили, по речкам скользили лодки, под каждой ивой сидели рыбаки в соломенных шляпах.
Орсен был полустанком, на котором снисходительно останавливались лишь редкие поезда. Сквозь деревья в парках проглядывали крыши нескольких больших вилл, а за ними — широкая и величественная в этом месте Сена.
Сам Мегрэ затруднился бы ответить, почему он подчинился приказанию Бернадетты Аморель. Может быть, с досады на колорадских жуков?
И вдруг он тоже почувствовал себя в отпуске, как эти люди, с которыми ехал в поезде, которых встречал, спускаясь по крутой тропинке, которых видел повсюду, с тех пор как покинул Мен.
Здесь дышалось намного легче, чем у него в саду, и он бодро шагал по незнакомой местности; спустившись вниз по откосу, вдруг увидел Сену, протекавшую вдоль широкой дороги, по которой мчались машины.
От самого вокзала стали попадаться надписи со стрелками: «Гостиница „Ангел“. Придерживаясь указанного направления, Мегрэ попал в сад с запущенными аллеями и в конце концов толкнул дверь веранды, где было душно от солнца, нагревшего застоявшийся между стеклянными стенками воздух.
— Есть тут кто-нибудь? — спросил он. Никто не откликнулся. На подстилке лежала кошка, в углу стояли удочки.
— Есть тут кто-нибудь?
Он спустился на одну ступеньку и очутился в зале, где лениво раскачивался медный маятник старых часов; каждый раз, как он описывал дугу, раздавался щелчок.
— Ни души в этой лачуге! — проворчал он. И в ту же минуту рядом с ним что-то зашевелилось. Мегрэ вздрогнул и заметил в темноте некое существо, завернутое в одеяло. Это была женщина — конечно, та самая Жанна, о которой говорила ему г-жа Аморель. Черные жирные волосы свисали по обеим сторонам ее лица, на шее белел толстый компресс.
— Закрыто! — хрипло сказала она.
— Знаю, сударыня! Мне говорили, что вы нездоровы…
Ой! Не слишком ли невыразительно это «нездоровы»? Не прозвучало ли оно для нее как оскорбление?
— Вы хотите сказать, что я уже почти при смерти?.. Никто не хочет мне верить. Все только досаждают.
Наконец, отбросив одеяло, закрывавшее ей ноги, она встала и сунула широкие ступни в войлочные шлепанцы.
— Кто вас ко мне послал?
— Представьте себе, что я здесь когда-то останавливался, уже больше двадцати лет назад, а теперь решил навестить этот дом.
— Значит, вы знали Мариюса?
— Черт возьми, конечно!
— Бедный Мариюс! Вы знаете, что он умер?
— Мне говорили. Не хочется этому верить…
— Почему? Он ведь тоже не отличался крепким здоровьем… Вот уже три года, как его нет, а я все еще маюсь… Вы хотите здесь переночевать?
Она взглянула на чемодан, который Мегрэ оставил на пороге.
— Да, я хотел бы пожить здесь несколько дней. Конечно, если не стесню вас. В вашем состоянии…
— Вы приехали издалека?
— Из окрестностей Орлеана.
— На машине?
— Нет, поездом.
— А ведь сегодня поезда уже не будет. Боже мой! Ремонда!.. Ремонда!.. Опять она куда-то убежала… Обождите! Мы с ней подумаем. Если она согласится… Она ведь со странностями. Хоть она и служанка, но, пользуясь моей болезнью, делает все, что ей взбредет в голову. Можно подумать, что командует здесь она… Глядите-ка! А этому что здесь понадобилось?
Она смотрела в окно. К дому кто-то приближался, слышался хруст гравия. Мегрэ взглянул в окно и нахмурился. Посетитель ему смутно кого-то напоминал.
На незнакомце был костюм для прогулок или для игры в теннис — шерстяные белые брюки, белый пиджак и туфли; бывшему комиссару бросилась в глаза траурная повязка у него на рукаве.
Он вошел с видом завсегдатая.
— Здравствуй, Жанна.
— Что вам угодно, господин Малик?
— Я пришел, чтобы спросить у тебя… Внезапно он осекся, уставился на Мегрэ и вдруг, улыбнувшись, воскликнул:
