— И что она рассказывала о себе?
— Она родилась в восемнадцатом районе, можно сказать, прямо на улице. Лучшие годы провела в квартале около бульвара Шапель. Вам, я думаю, не стоит объяснять, что это такое[1]. Поэтому, когда она устроилась здесь, ей казалось, что у нее начинается райская жизнь.
— Она не чувствовала себя счастливой?
Домработница пожала плечами и посмотрела на Мегрэ чуть ли не с сочувствием, словно удивляясь, как он плохо разбирается в людях.
— А по-вашему, она должна была прыгать от радости, что живет в таком доме, где люди не удостаивают ее даже взглядом, встречая на лестнице?
— Почему же она тут поселилась?
— Очевидно, на это были свои причины.
— Ее содержал тот музыкант?
— Кто вам рассказал о нем?
— Неважно. Пьеро — саксофонист?
— Наверное. Я знаю только, что он играет в каком-то кафе.
Мадам Броль сказала лишь то, что хотела, и не больше того. Теперь, когда у Мегрэ сложилось более или менее точное представление о погибшей, он был уверен, что по утрам женщины довольно откровенно болтали друг с другом.
— Не думаю, — возразил Мегрэ, — чтобы музыкант, играющий в кафе, мог платить за квартиру в этом доме.
— Я тоже так не думаю.
— Тогда?..
— Тогда это должен был делать кто-то другой, — докончила она.
— Пьеро приходил к ней вчера вечером?
Мадам Броль продолжала спокойно смотреть Мегрэ в глаза.
— И вы, конечно, решили, что именно он ее убил? Могу сказать вам только одно: они любили друг друга.
— Она вам об этом говорила?
— И не только любили, а мечтали пожениться.
— Почему же они этого не сделали?
— Возможно, потому, что у них не было денег. А может, и потому, что тот, второй, не выпускал ее из рук.
— Тот второй?
— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду того, кто платил за квартиру. Или вам надо это объяснять?
Внезапно Мегрэ в голову пришла мысль, и, решив ее проверить, он прошел в спальню, открыл гардероб, вынул оттуда мужские домашние тапочки, купленные в дорогом обувном магазине на улице Сент-Оноре. А сняв с вешалки шелковый халат каштанового цвета, он нашел на подкладке марку магазина с улицы Риволи[2].
Люди Моэрса уже ушли, но сам он ждал комиссара в комнате.
— Что-нибудь нашел?
— Как обычно, отпечатки пальцев. И старые, и довольно свежие.
— Мужские?
— Одни — точно мужские. Через час будут точные сведения.
— Проверь отпечатки по картотеке и заодно захвати с собой вот эти тапочки и халат. Передай их Жанвье или Торрансу. Пусть установят, где они куплены.
В квартире снова наступило спокойствие, и Мегрэ пошел на кухню к домработнице.
— Можете не сидеть здесь больше.
— Можно начать уборку?
— Не сегодня.
— Что же мне тогда делать?
— Идите домой, но уезжать из Парижа я вам запрещаю.
— Понимаю.
— Вы уверены, что вам больше нечего мне сказать?
— Если я что-нибудь вспомню, то дам вам знать.
— Еще один вопрос: вы абсолютно уверены, что не выходили из квартиры с того момента, как обнаружили труп, и до прибытия полиции?
— Клянусь, что нет.
— И никто не входил в квартиру?
— Ни одна живая душа.
Она сняла с вешалки сумку с покупками. Мегрэ на всякий случай осмотрел ее — револьвера там не было.
— Можете и меня обыскать, если вам хочется.
Но он не стал ее обыскивать, а лишь провел рукой по болтающемуся платью. Скорее, для очистки совести.
— В свое время это доставило бы вам удовольствие… — с этими словами мадам Броль и Мегрэ вышли из квартиры и на лестнице столкнулись с Люка, в мокром плаще и шляпе.
— Дождь идет?
— Уже минут десять. Что мне теперь делать, шеф?
— Сам толком не знаю. Может быть, останешься здесь. Если будут звонить, постарайся узнать — откуда. Возможно, кто-то позвонит около одиннадцати. Предупреди стол подслушивания. Ну, а кроме того, поройся тут еще. Хотя обыск и проведен, но никогда не вредно лишний раз покопаться.
— А о ком, собственно говоря, идет речь?
— Об одной девице, околачивавшейся под фонарем на бульваре Барбе, которую кто-то поселил здесь. Насколько известно, у нее был любовник, какой-то музыкант из кафе.
— Это он ее убил?
— Он приходил к ней вчера вечером. Консьержка утверждает, что больше никого не видела.
— Есть его приметы?
— Сейчас спущусь к консьержке и еще раз расспрошу.
