— Что говорит Виктор?
— Что ему все равно где быть — под водой или над водой, раз ему платят, но он уверен, что зря теряет время.
— На пустырях ничего не нашли?
— Пока ничего.
— Я надеюсь получить какие-либо подробности из заключения судебного эксперта.
Заключение было передано Мегрэ по телефону, когда он вернулся к себе на службу, около половины третьего. Поль сказал: официальное донесение пришлет позже.
— Вы записываете, Мегрэ?
Мегрэ раскрыл блокнот.
— Это примерные данные, но они близки к точным. Сначала приметы, насколько их можно установить при безголовом теле. Он невысок, приблизительно один метр шестьдесят семь сантиметров. Шея короткая, толстая, можно предположить, что лицо было широкое, с массивной челюстью. Волосы темные, на висках возможна седина. Вес семьдесят четыре кило. Это был человек коренастый, почти квадратный, скорее мускулистый, чем жирный, хоть он и расплылся под конец жизни. По печени видно, что он порядком выпивал, хотя не думаю, чтобы это был запойный пьяница. Видимо, из тех, кто привык каждый час пропускать стаканчик, в особенности белого вина. Кстати, следы этого вина я и нашел в его желудке.
— Пища тоже была?
— Да. Его последним обедом или ужином была жареная свинина с фасолью.
— Задолго до смерти?
— Думаю, часа за два — два с половиной. Я также извлек то, что скопилось у него под ногтями, и послал это в лабораторию. Мерс сообщит результаты сам.
— А шрамы?
— Остаюсь при своем мнении. Аппендектомия сделана лет пять-шесть назад хорошим хирургом, судя по качеству работы. Следы дробинок имеют по меньшей мере двадцатилетнюю давность, но мне хочется удвоить эту цифру.
— Возраст?
— От пятидесяти до пятидесяти пяти.
— Значит, выстрел из охотничьего ружья был сделан, когда он был ребенком?
— Это мое мнение. Общее состояние организма удовлетворительное, за исключением увеличенной печени, о чем я уже говорил. На левом легком рубец от очень давнего туберкулеза: детям и грудным младенцам часто случается переносить легкий туберкулез незаметно для окружающих. А если хотите узнать еще больше, доставьте мне голову, и я сделаю все, что смогу.
— Ее еще не нашли.
— Ну, значит, и не найдут.
Слова Поля подтверждали мнение Мегрэ. На набережной Орфевр бытует ряд убеждений, в конце концов ставших аксиомами. Например, что разрубленными на части неизменно оказываются проститутки самого низкого пошиба. Или что голова отыскивается реже, чем другие части тела.
— Если мне позвонят, — сказал Мегрэ, заглянув к инспекторам, — я наверху, в лаборатории.
Он медленно взобрался на самую верхотуру Дворца правосудия к Мерсу.
— Работаешь на меня? — осведомился он.
— Изучаю пробы, присланные Полем.
— Результатов еще нет?
В огромном зале работали и другие специалисты.
— У меня складывается впечатление, — Мерс всегда говорил вполголоса, как в церкви, — что убитый не слишком часто выходил из дому.
— Почему?
— Я изучил грязь из-под ногтей на ногах. Могу сказать, что последнее время он носил носки из сине-зеленой шерсти. Я обнаружил также ворсинки войлока, из которого делается домашняя обувь. Отсюда я заключаю, что человек этот обычно носил войлочные туфли.
— Если это точно, Поль должен это подтвердить, потому что долгое ношение мягких туфель в конце концов деформирует ступню; по крайней мере, так без конца твердит моя жена…
Он не закончил фразы, позвонил в Институт судебной медицины, но доктора Поля там уже не было, и пришлось позвонить ему домой.
— Говорит Мегрэ… Один вопрос, доктор, в связи с замечанием Мерса. Вам не показалось, что этот человек чаще ходил в мягких туфлях, чем в ботинках?
— Поздравьте от меня Мерса. Я чуть было сам не сказал вам это недавно, но счел, что это слишком неопределенно и я рискую направить вас по ложному следу. При изучении ступней мне пришла мысль, что это, быть может, официант из кафе. У них, так же как у метрдотелей и полицейских агентов, особенно уличных постовых, ступни становятся плоскими не от ходьбы, а от долгого стояния.
— Вы говорили, что у него грязные ногти на руках.
— Верно. У метрдотеля не может быть траура под ногтями.
— У официанта из большого ресторана или богатого кафе тоже.