— Он здесь.
— Ты уверена, что это он?
— Он сам сказал.
— Давно он пришел?
— Около часа.
— Ты не боялась?
Внезапно Мегрэ ощутил запоздалый страх за жену.
— Я знала, что не подвергаюсь никакой опасности.
Они шептались, стоя у двери напротив.
— Мы беседовали.
— О чем?
— Обо всем. О весне, Париже. О том, что исчезают маленькие шоферские ресторанчики…
Наконец Мегрэ вошел, и в гостиной, служившей одновременно столовой, увидел довольно молодого человека, который поднялся ему навстречу. Г-жа Мегрэ заставила гостя снять плащ; шляпу он положил на стул. Он был одет в синий костюм и выглядел моложе своих лет.
— Извините, что я пришел сюда, — выдавил молодой человек с вымученной улыбкой. — Я боялся, что у вас на службе мне не позволят сразу прийти к вам. Столько всякого рассказывают…
Он явно опасался, что в полиции его будут бить. Смущался, подыскивал слова, лишь бы не молчать. Он и не подозревал, что комиссар смущен не меньше его. Г-жа Мегрэ тем временем удалилась на кухню.
— Вы именно такой, каким я вас представлял.
— Присаживайтесь.
— Ваша жена была очень терпелива со мной.
Внезапно, словно о чем-то вспомнив, молодой человек достал из кармана пружинный нож и протянул его Мегрэ.
— Можете отдать кровь на анализ. Я его не мыл.
Мегрэ небрежно положил нож на маленький столик и опустился в кресло лицом к гостю.
— Не знаю, с чего начать. Это очень трудно…
— Прежде я задам вам несколько вопросов. Как вас зовут?
— Робер Бюро. Пишется так же, как слово «бюро». Это символично, правда? И отец, и я…
— Где вы живете?
— У меня маленькая квартирка на улице Эколь-де-Медесин, в старинном здании — дом стоит в глубине двора. Работаю я на улице Лафита, в страховой конторе. То есть, работал… Ведь со всем этим покончено, верно?
Последнюю фразу он произнес с печальным смирением. Умиротворенно и спокойно осмотрелся, словно пытаясь вжиться в окружающую обстановку.
— Где родились?
— В Сент-Аман-Монрон на реке Шер. Там есть большая типография Мамена и Дельвуа, работающая на многих парижских издателей. Там и служит мой отец; в его устах имена Мамена и Дельвуа почти священны. Я жил, а родители и сейчас живут, в маленьком доме у Беррийского канала.
Мегрэ не торопил его: не стоит слишком быстро переходить к главному.
— Вы не любили свой город?
— Нет.
— Почему?
— Мне казалось, что я там задыхаюсь. Все там друг друга знают. Идешь по улице и видишь, как на окнах колышутся занавески. Я постоянно слышал, как родители шептались: «Что скажут люди…»
— Вы хорошо учились?
— До четырнадцати с половиной был первым учеником. Родители так к этому привыкли, что ворчали, когда в дневнике у меня оценки были чуть ниже.
— Когда вы начали бояться?
Мегрэ показалось, что у носа побледневшего собеседника пролегли две складки, а губы пересохли.
— Не представляю, как мне удалось сохранить это в тайне до сегодняшнего дня.
— Что произошло, когда вам было четырнадцать с половиной?
— Вы знаете наши места?
— Проезжал.
— Шер течет параллельно каналу. В некоторых местах расстояние между ними не превышает десяти метров. Река широкая, но мелководная: в ней много камней, по которым можно перейти вброд. Берега заросли ивой, вербой, всяким кустарником, особенно около деревни Древан, примерно в трех километрах от Сент-Амана. Там обычно играют деревенские дети. Я с ними не играл.
— Почему?
— Мать называла их маленькими хулиганами. Некоторые купались в речке голышом. Почти все были детьми рабочих типографии, а родители проводили большое различие между рабочими и служащими. Играли обычно человек пятнадцать-двадцать, среди них две девочки. Одна из девочек — Рене — в свои тринадцать лет вполне сформировалась; я был в нее влюблен… Я много думал над этим, господин комиссар, и спрашивал себя: могло ли все произойти иначе? Пожалуй, да. Я не пытаюсь оправдываться… Однажды один мальчик, сын колбасника, обнимался с ней в молодом леске. Я застал их врасплох. Они убежали купаться вместе с другими. Мальчика звали Ремон Помель; он был рыжий, как и его отец, в лавку к которому мы ходили. В какой-то момент он отошел по нужде. Сам того не замечая, приблизился ко мне, а я вынул из кармана нож, лезвие выскочило… Клянусь, я не соображал, что делаю. Я ударил несколько раз и почувствовал, что от чего-то освободился. В ту секунду я ощущал в этом потребность… Для меня это не было преступлением, убийством — я просто наносил удары. Я ударил несколько раз, когда он уже упал, а потом спокойно удалился. — Молодой человек оживился, глаза его заблестели. — Его нашли только через два часа. Не сообразили сразу, что в ватаге из двадцати ребятишек его нет. Я вымыл нож в канале и вернулся домой.