В этом вопросе не было ни малейшего намека на любезность.
— Не бойтесь. Вы меня не заметите…
— Если только за вами не увяжутся журналисты.
— Я сделаю так, чтобы этого не случилось.
— Я ведь не смогу вам помешать, верно?
Ее голос был горьким. Горьким вот уже двадцать лет.
Или таков ее характер? Была ли она такой в те времена, когда жила с мужем?
Мегрэ задавал себе все возможные и вообразимые вопросы, включая те, что могли бы. показаться смехотворно-нелепыми. Он безуспешно пытался реконструировать у себя в голове личность Марселя Вивьена, самого одинокого из одиноких.
Большинство людей, какими бы сильными они ни были, нуждаются в человеческом общении. Он — нет.
Поселился в большом пустом доме, который в любой момент могли снести, и собирал в своей комнате самые бесполезные и самые невероятные предметы.
Другие клошары знали его только в лицо. Некоторые пытались заговорить с ним, но он шел мимо не отвечая.
У месье Жозефа, куда два-три раза в неделю ходил заработать свою пятифранковую монетку, он тоже не разговаривал, просто смотрел в одну точку в зеркало напротив.
— Похороны состоятся послезавтра, — сообщил Мегрэ Торрансу. — Я пообещал сделать все возможное и невозможное, чтобы об этом не писали в прессе.
— Некоторые журналисты звонят по три раза в день.
— Надо им отвечать, что нет ничего нового.
— Что я и делаю, остальные инспектора, когда меня нет в кабинете, тоже. Они недовольны и уверены: от них что-то скрывают…
А вдруг какой-нибудь слишком шустрый репортер раскопает то, что сумел раскопать Мегрэ?
Назавтра оперативники уголовной полиции продолжили показывать фотографии Марселя Вивьена и задавать вопросы, на которые не получали положительных ответов.
Мегрэ позвонил Одетт Делаво. Она также опознала отца.
— Вы знаете, когда состоятся похороны?
— Мать вам разве не сказала?
— Когда я разговаривала с ней в последний раз, она еще не видела агента похоронного бюро.
— Похороны состоятся завтра в девять утра.
— Отпевание будет?
— Нет. Мы не станем отпевать его в церкви. За катафалком пойдут только моя мать, мой муж и я…
Какая жалость, что Мегрэ пришлось пообещать не ставить в известность прессу. Возможно, как это часто случается, убийца пришел бы к Институту судебной медицины или на кладбище?
Был ли он знаком с Вивьеном двадцать лет назад?
Этому нет никаких доказательств. Клошар вполне мог вызвать чью-то ненависть много позже. Может, такого же клошара, решившего, что он прячет сбережения в своей комнате? Вряд ли. Клошары, за редким исключением, не имеют огнестрельного оружия. И уж тем более пистолетов 32-го калибра.
Но сколько всего могло произойти за двадцать лет?
И все же Мегрэ постоянно возвращался мыслями к исчезновению Вивьена, к дню, когда он, как обычно, ушел утром из дому, но так и не вошел в свою мастерскую на улице Лепик.
Не в женщине ли кроется причина? В таком случае почему он ее потом бросил и стал клошаром? Среди писем, пришедших в уголовную полицию после опубликования в газетах фотографий и статей об убийстве, ни в одном не упоминалось о неизвестной женщине в жизни Вивьена.
Сегодня вечером, чтобы не пережевывать без конца одну и ту же проблему, уже начинавшую его раздражать, Мегрэ посмотрел по телевизору вестерн. Помыв посуду, мадам Мегрэ села рядом с ним, деликатно не донимая расспросами.
— Завтра утром разбуди меня на полчаса раньше, чем обычно.
Она не спросила почему. Он сам добавил:
— Иду на похороны.
Она поняла, о чьих похоронах шла речь, и принесла ему первую чашку кофе в семь часов.
Он попросил Торранса заехать за ним в половине восьмого на оперативной машине. Торранс приехал вовремя.
— Полагаю, сначала мы поедем в Институт судебной медицины?
— Да.
Автомобиль-катафалк уже стоял у тротуара, как и еще одна машина, предоставленная похоронным бюро.
В ней сидели две женщины и муж Одетт. Торранс затормозил достаточно далеко, чтобы их не заметили. Ни журналистов, ни фотографов не было. Четверо мужчин вынесли гроб, выглядевший очень тяжелым. Через несколько минут кортеж двинулся к Иври.
Со вчерашнего дня небо затянуло тучами, стало не так жарко. Метеопрогнозы обещали к вечеру дожди на западе страны и в Париже.
