Это означало, что они не спеша дойдут до Больших бульваров, а там посидят на террасе какого-нибудь кафе.
Солнце уже зашло. Воздух стал свежее. Только от камней тротуаров, казалось, еще исходило тепло. Двери и окна кафе были приотворены, и оттуда доносились обрывки мелодии, которую исполнял жалкий оркестрик.
Большинство посетителей, как и супруги Мегрэ, молча сидели за круглыми столиками, глядя на прохожих.
В сумерках лица становились все более и более неясными. Потом зажглись фонари, и все приняло иной вид.
Посидев, они, как и другие пары, медленно направились домой. Рука мадам Мегрэ опиралась на руку мужа.
На следующий день солнце светило все так же ярко.
Вместо того чтобы отправиться в уголовную полицию, Мегрэ сделал крюк и, пройдя через набережную Жемапп, у шлюза Сен-Мартен отыскал выкрашенное зеленой краской бистро с вывеской «Вина и закуски в любое время», и, войдя, облокотился о стойку.
— Белого вина!
И тут же задал вопрос. Овернец, обслуживавший его, не колеблясь, ответил:
— Точно не скажу, который это был час, но телефон действительно звонил. Уже рассвело. Мы с женой не стали подходить. В такое время нам никто не может звонить, а Эрнестина спустилась, и я слышал, как она долго разговаривала.
По крайней мере, тут уж Долговязая не соврала!
— В котором часу Альфред ушел из дому накануне?
— В одиннадцать, что ли? А может быть, немного раньше. Помню, что он уехал на велосипеде.
Дверь из бистро выходила прямо в коридор, откуда лестница вела в верхние этажи. Стены на лестнице были выбелены, как в деревне. Слышался гул подъемного крана, разгружавшего стоящую неподалеку баржу с песком.
Мегрэ постучал, дверь тут же приоткрылась, и на пороге показалась Эрнестина в одной рубашке.
— Ах, это вы! — нисколько не удивившись, сказала она и, взяв с неубранной постели халат, быстро надела его.
Может быть, Мегрэ улыбнулся, вспомнив прежнюю Эрнестину?
— Знаете, это я, чтобы пощадить вас. Теперь на все это не так уж приятно смотреть, — пояснила она.
Окно в комнате было открыто. На подоконнике стояла ярко-красная герань. Покрывало на постели тоже было красное. Из комнаты дверь вела в маленькую кухню, откуда доносился вкусный запах кофе.
Он и сам хорошенько не знал, зачем пришел сюда.
— Вчера вечером ничего не получили до востребования?
Она ответила с тревогой в голосе:
— Нет. Ничего.
— Вам не кажется странным, что он не написал?
— Быть может, это он из осторожности. Видимо, Фред удивлен, что обо всем этом ничего не пишут в газетах. Он, наверное, думает, что за мной следят. Я сейчас как раз собиралась сходить на почту.
В углу валялся старый чемодан.
— Это его вещи?
— И его, и мои. У нас обоих не больно-то густо.
Потом, многозначительно посмотрев на него, заметила:
— Вам хочется устроить обыск? Ну что ж. Я понимаю. Вам это нужно сделать. Здесь есть кое-какие инструменты. Они у него в двух экземплярах. Еще два старых костюма, несколько платьев, немного белья.
Продолжая говорить, она выкладывала на стол содержимое чемодана, открывала ящики комода.
— Я подумала и поняла то, что вы вчера говорили. Кто-то здесь, конечно, наврал, иначе быть не может. Либо эти люди, мать и сын, либо Альфред или я. У вас нет никаких оснований верить нам больше, чем им.
— Есть у Альфреда родственники в деревне?
— Да у него вообще нет родственников. Он знал только мать, но она умерла уже двадцать лет назад.
— Вы с ним никогда не уезжали из Парижа?
— Никогда дальше Корбея.
В Корбее он скрываться не мог. Слишком это близко от Парижа. Мегрэ уже начинал думать, что и в Бельгию он не уехал.
— Не называл ли он вам какие-нибудь места, где хотел бы побывать?
— Он частенько говорил, что хочет навсегда поселиться в деревне, но не уточнял где. Это было его давнишней мечтой.
— Вы родились в деревне?
— Да. В поселке Сен-Мартен-де-Пре, близ Невера.
Она вытащила из ящика почтовую открытку с изображением деревенской церкви. Напротив церкви виднелся прудок, куда скот ходил на водопой.
— Вы ему это показывали?
Она поняла. Такие женщины, как Эрнестина, понимают сразу.
— Я бы очень удивилась, если бы он поехал туда. Звонил он мне действительно из кафе возле Северного вокзала.
