Магистр покачал головой:
— Сейчас мы втянуты в войну на всех фронтах, но этот сектор стал особенно уязвимой точкой. Возможно, есть связь между культами Просперо и конфликтами на нашей стороне Великого Разлома в секторе Стигиус.
Гай Рацел склонился над столом и взмахом руки вызвал из его поверхности гололит. Перед ними возникла кружащая звездная карта Галактики, рассеченной жутким пурпурным шрамом. Библиарий указал на огонек на галактическом юге от разрыва.
— Впрочем, система Просперо была гнездом предателей еще до того, как Галактика треснула напополам.
— А теперь все стало еще хуже, — добавил Луций Антрос. — Если доклады верны, то там располагается Сорциариус, так называемая Планета Чернокнижников, вытащенная из имматериума, чтобы отравлять реальное пространство. Демонический мир, столь искаженный колдовством, что больше напоминает кошмар, чем материальное тело. — Он бросил быстрый взгляд на Рацела. — Что, честно говоря, звучит именно как то местечко, куда бы нас повел Мефистон.
Гай не ответил, но его властное выражение лица смягчилось, а в глазах засверкали искры веселья.
«За последние месяцы изменился не только я», — подумал Мефистон.
Рацел всегда был настроен подозрительно по отношению к Луцию, пусть даже сам Властелин Смерти уже много лет пытался убедить его, что Антросу стоит доверять. А потом в недавней битве за Ваал ученик так хорошо проявил себя, что Рацел наконец ощутил к нему расположение и выказал уважение, которое доставалось немногим библиариям.
Впрочем, пусть слова Антроса и развеселили Гая, Альбина такое легкомыслие лишь встревожило еще сильнее.
— Мы едва восстановили порядок в собственной системе, — быстро заговорил он, пристально глядя на Мефистона. — Судя по показаниям авгуров, в секторе остаются гнезда ксеносов. Флот- улей Левиафан еще может предпринять контратаку. И это не говоря уже об отродьях варпа, нападающих на наши корабли. — Альбин указал на Данте. — Кроме того, вспомни о новых обязанностях командора. Теперь он — регент и хранитель всего по эту сторону Разлома. Ему поручено не просто восстановить Ваал, а создать здесь безопасную столицу для всего Империума-Нигилус. Мефистон, ты нужен ему здесь, а не на другой стороне Галактики, где можешь попасть в катастрофу.
— Альбин прав, — согласился Данте. — Мне поручили наблюдать за бездной, и ты — моя лучшая возможность увидеть, что же в ней таится.
Мефистон кивнул. Он знал Альбина уже много веков и потому предугадал, какие именно у него будут возражения. Кровавый Ангел предвидел их так ясно, что даже знал, что скажет ему сангвинарный жрец с точностью до слова. Конечно, Властелин Смерти легко мог заставить Альбина передумать, прибегнув к эзотерическим средствам, но лишь трус повел бы себя так с благородным служителем капитула. Нет, ему будет достаточно неоспоримой истины для убеждения гостей. В конце концов, если ты внушаешь страх всем, то люди всегда внимательно выслушают твои слова. Мефистон подозвал своего крылатого сервитора, и тот подлетел к нему сквозь густые клубы благовоний, едва удерживая тяжесть металлического подноса.
Мефистон взял его и положил на стол под медленно вращающейся голограммой. Под светом кружащейся Галактики на металле засверкали линии, и космодесантники подались вперед, изучая вырезанные на подносе узоры. Антрос провел пальцами вдоль символов, прикоснувшись к ним, словно пораженный паломник к священной реликвии.
— Эфемерида[1]. Она изменилась так сильно с тех пор, как я передал ее вам.
И Мефистон был так же заворожен отметинами, как и все остальные, ведь он нанес эти линии, пребывая в состоянии фуги в темные дни до того, как Кво-87 и другие техножрецы дали ему контроль над своими психическими силами. Образы словно пришли из совершенно чуждой ему области собственного разума. Лишь спустя десятилетия он смог объяснить свои же слова и раскрыть связи между фразами и диаграммами, но детали ускользали от его понимания даже теперь. Большая часть символов была вырезана аккуратно, однако встречались и такие, которые словно продрали в металле. У Властелина Смерти остались смутные воспоминания о том, как он царапал их собственными ногтями, а потом писал кровью, ведь он был слишком взбешен, чтобы остановиться. Отчасти эфемерида выглядела, как архаичное подобие мерцающей над ней звездной карты, но между сетками и точками виднелись столбцы, написанные плотным почерком, отрывки стихов и математические уравнения. Все связывала паутина пересекающихся линий.
