Несколько секунд он не отвечал.
– Вы говорите так, словно согласны с Джимом Гроссартом.
– Нет, я могу прожить без многого, чем так дорожит Джим, поверьте. Возможно, если на то пошло, мне ближе Мануэл д’Оливейра.
Мы снова тронулись с места, приближаясь к площадке с посадочным модулем.
– Этот придурковатый мистик?
– Пусть мистик, пусть придурковатый, зато он, без сомнения, знает, как совершать большой прыжок. – Я помолчала, недоумевая: с чего это я выгораживаю один аспект его личности перед другим? Но д’Оливейра казался таким же реальным, как и любой знакомый мне человек, и так же заслуживающим моей преданности. – К тому же он прав: отказ от миссии на Марс стал бы величайшей ошибкой человечества. И я тоже имею в виду не только фоссилии. Они еще откроют для нас несколько новых дверей, но даже если бы мы прибыли сюда и нашли одну пыль, то все равно поступили бы правильно. Вся разница в том, что Марс дает нам свободу выбора – пространство, чтобы совершать ошибки.
– Нет, – сказал он. – Мы уже совершили громадную ошибку. А я мог бы ее предотвратить.
Теперь мы были недалеко от посадочного модуля, метрах в сорока с небольшим, но я заметила, что остальные туристы не подходят ближе. Шагая бок о бок, мы еще немного приблизились к центру площадки, и тут костюмы предупредили нас, что дальше путь закрыт: на гермошлеме замигали лампочки, в наушниках зазвучал мягкий, но настойчивый голос. Я почувствовала, как мой скафандр немного задубел, – следующий шаг дался с трудом.
– Так заявите об этом вслух, – произнесла я решительно. – Выйдите из подполья. Расскажите всем, что вы думаете. Обещаю, вас услышат. Никто другой не способен смотреть так широко, как вы.
В этом-то и проблема. Выходит, слишком уж широко.
Теперь мы стояли довольно близко к модулю. Должно быть, моему спутнику было трудно и дальше убеждать себя, что в аппарате могли спуститься трое. Я ждала этого момента со страхом, но и с нетерпением, чувствуя мурашки, бегущие по спине, предвкушая дальнейшее.
– Я сделаю так, чтобы вас выслушали, Брэд. Ведь для этого Джим и связался со мной, правда? Чтобы люди услышали его историю, узнали о его взглядах на Марс? И разве он не имел в виду, что все вы сможете высказаться?
– Нет. – Он начал теребить застежку гермошлема. – Потому что с вами связался вовсе не Джим, а я. Джима Гроссарта не существует в реальности, неужели вы не понимаете? Всегда был только я. – Он кивнул головой на модуль, продолжая сражаться со шлемом. – Надеюсь, вы не считаете меня дураком?
Я попыталась отвести его руки от разъемного кольца скафандра.
– Что вы делаете? – прокричала я.
– То, что всегда собирался сделать. У меня ушло семнадцать лет на то, чтобы набраться храбрости.
– Не понимаю.
– Слова теперь уже ничего не исправят. Марсу нужно кое-что покруче. Ему требуется мученик.
– Нет!
Я боролась с ним, но он был гораздо сильнее. В том движении, которым он оттолкнул меня, не ощущалось намеренной жестокости – он сделал все настолько деликатно, насколько позволяли обстоятельства, – но в итоге я осталась лежать в пыли на спине, глядя, как он снимает шлем и делает последний глубокий вдох, впуская в легкие разреженный, холодный воздух Марса.
Он сделал несколько шагов по направлению к модулю – кожа приобретала синюшный оттенок, глаза стекленели, – а затем пошатнулся и вскинул руку, потянувшись пальцами к «Гидре». Потом скафандр, должно быть, одеревенел, лишив его возможности двигаться.
Он стал похож на статую, простоявшую здесь много лет.
Это просто невозможно, повторяла я себе. Должны же здесь быть спасатели, которые не позволяют вытворять подобное, и не только в неподходящей для дыхания атмосфере; должны быть строгие правила, гарантирующие, что прокатные скафандры проверяются и перепроверяются на соответствие; должна быть двойная и тройная защитная система.
Но, подозреваю, те скафандры, которые нам дали, не дотягивали до столь высоких стандартов.
Он умер, однако сейчас это значит даже меньше, чем значило давным-давно. Его достаточно быстро затащили внутрь, и хотя он сильно пострадал от марсианской атмосферы, хотя обнаружились обширные неврологические повреждения, все можно было бы исправить, имея время и – что гораздо важнее – деньги.
