Ледяная вода на секунду останавливает не только дыхание, но и как бы сердце. Метров двадцать я проплываю, хватая воздух и разрывая рукой воду, ну а потом тело как будто оживает, согревается, вода становится просто прохладной, покатые валы поднимают и опускают в море отдалившийся берег с разноцветными флажками пляжа и полоской набережной – и я как будто разом вспоминаю себя в воде. Господи, сколько же я времени потерял здесь без этих утренних заплывов!.. И когда я выхожу наконец из воды – на отяжелевших ногах, с загоревшейся сразу кожей, как бы выспавшийся, – пляж распахивается передо мной горячим от солнца, просторным, ярким, заполненным людьми, орущим детскими голосами и музыкой из открывшейся шашлычной.
Мужчина (ее муж – лет сорок, усы, загар, спортивная фигура) встречает меня стоя, и когда я начинаю растираться, он, как бы включаясь в мое движение, спрашивает:
– Не потеплела вода со вчерашнего?
– Не думаю, – стараясь улыбаться не слишком широко, отвечаю я, – это вообще-то не купание, скорей моржевание.
Она в разговор не вступает, но поворачивает ко мне лицо со спрятанными за очками глазами, жест доброжелательно-открытый, и я, старясь держать взгляд максимально рассеянным, заканчиваю в интонации, предполагающей завершение случайного обмена репликами:
– В такое время купаешься только по одной причине – потому как уплочено.
Они оба улыбаются, а я укладываюсь на жестком лежаке и закрываю глаза. Поплыли перед глазами оранжевые и темно-синие пятна, холодит спину сквознячок, грудь припекает солнце. Сокровенные минуты осенней пляжной истомы…
Разговорились мы часа через полтора. Услышав шуршание свертываемой газеты, я повернул к ним голову и увидел логотип «Литературки». Газету складывала женщина.
– Можно глянуть? – спросил я.
– Да-да, разумеется, – она с готовностью протянула газету.
– Там в первой тетрадке статья про местные разборки, – подал голос муж. – Посмотрите.
Я посмотрел – кооператоры и рэкетиры. Интересно, конечно, но я воткнулся во вторую тетрадку, литературная хроника и рецензии. Все-таки наша тамошняя кухня смотрится отсюда очень даже занимательной. Подняв от газеты голову, я натолкнулся на взгляд мужа.
– Ну и где же ваша ракетка? – как бы снимая свою напористость доброжелательной, почти извиняющейся улыбкой, спросил он.
– А почему вы про ракетку вспомнили?
– Мы привыкли к вам с ракеткой, – он качнул головой в сторону жены. – Вы каждое утро проходите по набережной как раз под нашим окном.
– Получается, что мы уже как бы и знакомы.
– Володя, – протянул руку мужчина.
– Лена, – представилась женщина.
Она сняла очки. Светло-синие, чуть водянистые глаза, тонкие морщинки у глаз – тело у нее гораздо моложе.
– Здесь, похоже, место не теннисное. Мне-то все равно. Но Лена привыкла играть.
– Вы ведь тоже из Москвы? – спросила Лена.
А я никак не мог выбрать позу, чтобы животик не выпирал. Живота у меня нет, но когда сидишь, вот так скрючившись… Кошмар!
– Да. А как это определяется?
– А бог его знает, – пожал плечами Володя. – Своих почему-то сразу видишь. Здесь москвичей мало. Мы тут никак не можем освоиться.
– Неужели первый раз в Крыму?
– Что вы. Сентябрь в Крыму – это святое. Но раньше мы ездили в Коктебель, потом был перерыв в пять лет – работали за границей. А в прошлом году приехали в Коктебель и еле выдержали до конца. Холодно. Дожди. Но не в том дело. Там все теперь другое. Из наших практически никого. Встретили одного на Биостанции, как к родным кинулся, где, говорит, все? А нигде – кто за границей, кто дома без денег сидит. Решили в этом году перебраться сюда.
– Ну и нравится?
Володя пожал плечами.
– Наверно, тут хорошо. Но уж очень… ширпотребно.
Через час мы уже сворачивали в арку какого-то ресторана на набережной. Лена сказала, что ей хочется кофе и в хорошем месте. К кофе мы заказали бутылку вина и орешки.
– Коктебель для меня был лучшим местом в мире, – говорила Лена. – Дом Макса, стихи Марины, пляж за Хамелеоном, вы помните, какой там был чистейший песок, покой, простор. А бухты карадагские! Гроты. Какая там аура…
Солнце бьет ей в лицо, Лена щурится, но очки подняты на лоб, на коротко постриженные волосы – ей идет, и она это знает. Так же, как и голубые джинсы, и светлая, как бы выгоревшая клетчатая рубаха навыпуск – девочка-подросток, более хрупкая, чем даже на пляже. И мы сидим за ресторанным столиком, выставленным на улицу, от плывущей мимо прочей публики отгороженные только крохотным заборчиком. Мы в толпе, мы со всеми и при этом подчеркнуто отделенные от толпы. Мы разговариваем о своем (про наступившие времена и про нас, интеллигенцию, в эти времена), и разговариваем увлеченно, как бы совершенно не замечая своей естественности и раскованности. Ну где, как не здесь. В левой руке фужер, в правой – сигаретка, море плещет, солнце блестит, ну и так далее. Лена продолжает:
