Как раз в этот момент над терминалом связи запылала голограмма входящего вызова.
— Примите вызов, капитан. Сами всё увидите и услышите.
На экране возникло довольное лицо Вирса Критыча. Он жизнерадостно поздоровался со мной, а потом несколькими скупыми фразами буквально втоптал в грязь капитана. И вроде бы говорил то же, что и я, но одиозного главного техника флота ещё помнили. По крайней мере, капитан его сразу узнал, и даже рот открыл от удивления, слушая выволочку от этого субъекта. Когда Критыч отключился, офицер был ни жив, ни мёртв, но что-то в его сознании окончательно сдвинулось. Или встало на место? Потому что он тут же вызвал своих десантников, как раз сейчас державших бой перед разрушенным шлюзом, и приказал сложить оружие.
Валери откровенно наслаждалась нашим разговором. Упивалась растерянностью, неуверенностью флотского офицера. Ободряюще улыбалась мне одними глазами. А когда наступил перелом, она оказалась за моей спиной, положила подбородок на плечо, обняла ладонями тут же напрягшийся торс.
— Молодец, мальчик, — проворковал её мягкий, почти нежный голосок. — Ты принял правильное решение. У них не было шансов, а так у них останется выбор. У каждого из них. Понимаешь меня, капитан?
— Да, — офицер оторвался от пульта и повернулся в нашу сторону. Его взгляд, которым он рассматривал нашу композицию, был растерянным и немного шальным. — Ты действительно Высшая? Высшая валькирия?
— Валери О`Стирх, Тёмная Мать десанта. Но здесь я как… супруга моего мечника. Можно сказать, частное лицо. Это его бой, не мой.
— Я просто всегда считал, что нам о вас брешут. Все эти плесени и прочее… А ты обычная девчонка. Пусть и привыкшая убивать, но обычная. Ведь так?
— Ну… это тебе лучше спросить у Леона. Он меня обычной не считает, — ухмыльнулась валькирия под моим боком, а звук её покидающих пазы коготков заставил меня вздрогнуть и, в предвкушении, накрыть её ладони на животе своими.
Автоматическая дверь за майором Грингом закрылась, оставив его наедине со своими мыслями, в стандартном бело-сером коридоре космической станции. Десантник остановился и в сердцах врезал кулаком о переборку. Брызнула кровь: металл оказался крепче человеческой плоти. Однако майору было на это плевать, он привык и не к таким болевым ощущениям за годы, проведённые в планетарном десанте. Перегрузки порой заставляли выть от растянувшейся на часы боли даже самых крепких и толстокожих бойцов.
Боль майора была не физической, она жила внутри — десантнику было погано и муторно на душе. Он ощущал себя выброшенным, словно… использованный презерватив. Перед глазами стояли годы чудовищно тяжёлой службы, в которой выживал, дай бог, один из пяти. Уделом космодесантников оказывались самые серьёзные и опасные операции в открытом космосе. Именно им приходилось ощущать на своей шкуре всю враждебность человеку реального космоса, всю его чуждость, даже безразличность к судьбе человека и целого человечества. Порой офицер завидовал мёртвым. Кто бы мог подумать, что однажды он будет завидовать не из-за чудовищных нагрузок на организм или сводящей с ума психологической ломки, а из-за банального увольнения. Увольнения из рядов космофлота без содержания, с лишением всех наград и званий. По сути, вычёркивания его из жизни Планетарного образования Литания. Ведь каждая награда и каждое звание несли в себе целый пласт воспоминаний. Добрые и злые, страшные и… красивые? Разве у десантника могли быть красивые воспоминания? Наверное, могли, но у Гринга их не было. Вспоминались только кровь и пот, а в часы затишья — разговоры за жизнь с сослуживцами. Именно такие разговоры оставили по себе ощущение добрых минут. Больше у офицера не было ничего, могущего согреть его душу в трудную минуту. Впрочем, теперь не могло быть вообще ничего.
Неожиданно в памяти всплыли пророческие слова: «Помяни моё слово: тяжело тебе из-за этого поражения придётся». Откуда они? И тут Гринг вспомнил. Вспомнил того бесстрашного наглого капитана, который осмелился бросить вызов флоту Совета Литании. Мечника. И его валькирию тоже вспомнил. До того как-то не доводилось видеть мило беседующих космодесантниц из числа республиканок, да и вообще без брони он видел их от силы раза три. В виде трупов. И их изящные спортивные фигурки, неизменно окружённые ореолом волос, пусть и спутанных, уже тогда вызывали в нём болезненное чувство потери. В нём, привыкшем к смертям и потерям! Валькирии были всего лишь девчонками — девчонками, мать его! Не монстрами, не «белой плесенью», как кричала пропаганда, а сопливыми молодыми девчонками, с пламенем в сердце идущими на смерть. Никогда не сдающимися в плен, дерущимися с фанатичной стойкостью одержимых, дерущимися… выходит, дерущимися за правое дело. Каковым они его считали. И не только они. Критыч, Сержант… кто ещё там? Они ведь не стали бы продаваться за деньги, как не стали бы эти дурёхи умирать за электронные импульсы виртуальных денег.
