Казенс. Надеюсь, это будет много легче греческого.
Стивен. Вот и все, что я должен был сказать, прежде чем предоставить вас самому себе. Пусть при важном жизненном шаге на вас не влияет то, что я говорил о дурном и хорошем. Я удостоверился, что предприятие это носит высокоморальный характер и делает честь моей стране. (С чувством.) Я горжусь отцом... Я... (Не в силах продолжать, пожимает Казенсу руку и торопливо уходит в сарай, сопровождаемый Билтоном.)
Барбара и Казенс, оставшись одни, молча смотрят друг на друга.
Казенс. Барбара, я решил принять это предложение.
Барбара. Я так и думала.
Казенс. Вы понимаете, не правда ли, что я должен был решать, не советуясь с вами. Если б я взвалил всю тяжесть выбора на вас, вы рано или поздно стали бы меня презирать за это.
Барбара. Да, я не хотела бы, чтоб вы продали свою душу столько же ради меня, сколько ради этого наследства.
Казенс. Не продажа души меня смущает: я продавал ее слишком часто, чтоб из-за этого беспокоиться. Я продавал ее за профессорскую должность. Продавал ее за определенный доход. Продавал, когда, боясь сесть в тюрьму как злостный неплательщик, вносил налоги на веревки для палачей, и на несправедливые войны, и на все то, что я ненавижу. Что такое все поведение человека, как не ежедневная и ежечасная продажа души в розницу? Теперь я продаю ее не за деньги, не за положение-; не за комфорт, а за власть и реальную силу.
Барбара. Вы знаете, что власти у вас не будет, у него самого тоже нет власти.
Казенс. Знаю, я не о себе хлопочу. Я хочу власти для всего мира.
Барбара. Я тоже хочу власти для всего мира, но это должна быть власть духа.
Казенс. Я думаю, что всякая власть есть власть духа: эти пушки сами собой стрелять не станут. Я пытался добиться власти духа, обучая греческим вокабулам. Но мир не расшевелишь мертвым языком и мертвой цивилизацией. Людям нужна власть и не нужны вокабулы. А той властью, которая идет отсюда, может вооружиться каждый.
Барбара. Власть поджигать дома, где остались одни женщины, власть убивать их сыновей и взрывать на воздух мужей?
Казенс. Вы не властны творить добро, если не творите зла. Даже материнское молоко вскармливает злодеев наравне с героями. Той силой, которая взрывает людей на воздух, никогда так не злоупотребляли, как силой духа, воображения, поэтической и религиозной силой, которая порабощает душу человека. Как преподаватель греческого я давал интеллигенту оружие для борьбы с народом. Теперь я хочу дать народу оружие для борьбы с интеллигенцией. Я люблю народ. Я хочу вооружить его для борьбы с адвокатами, врачами, священниками, литераторами, профессорами, художниками, политическими деятелями, которые, став у власти, проявляют больше деспотизма и разрушительных наклонностей, чем сумасшедшие, негодяи и самозванцы. Я хочу власти достаточно доступной, чтобы ею могли овладеть люди из народа достаточно сильной, чтобы принудить умственную олигархию отдать свои таланты на общую пользу.
Барбара(указывая на снаряд). Разве нет власти выше этой?
Казенс. Есть, но эта власть может уничтожить высшую, как тигр может уничтожить человека; поэтому человек должен захватить сначала вот эту власть. Я понял это во время последней войны Турции с Грецией. Мой любимый ученик уехал сражаться за Элладу. Моим прощальным даром ему был не экземпляр «Республики» Платона, а револьвер и сотня андершафтовских патронов. Кровь каждого турка, которого он убил,— если он вообще кого-нибудь убил,— падет на мою голову так же, как и на голову Андершафта. Этот поступок предопределил мою судьбу. Вызов вашего отца довершил дело. Посмею ли я объявить войну войне? Посмею. Должен объявить. И объявлю. А теперь — все между нами кончено?
Барбара(тронутая тем, что он явно боится ее ответа). Глупый мальчик. Долли! Разве это возможно?
Казенс(вне себя от радости). Значит, вы... вы... вы... О, где мой барабан? (Размахивает воображаемыми палочками.)
Барбара(сердясь на его легкомыслие). Берегитесь, Долли, берегитесь! О, если б можно было уйти от вас, от отца и от всего этого! Если б мне крылья голубки, я улетела бы на небеса!
