— А вы сами из этих краев, из Тосканы? — поинтересовался я.
— Да, родился здесь, в долине,— ответил он,— только не по эту сторону от Флоренции, а по другую. Правда, теперь все семейство поселилось в Рокке. Мой отец, он любит море.
Солнце скрылось за холмами, и теперь долина освещалась только светом, идущим от Арно. Это оказалась совсем небольшая речка. Спокойная, блестящая гладь, частые плавные изгибы и зеленый цвет воды делали ее похожей на какого-то сонного зверька. Удобно устроившись меж суровых на вид, отвесных берегов, она блаженно несла вперед свои воды.
— Какой он красивый, Арно,— проговорил я.
Сам не заметив, он стал называть меня на «ты».
— А ты,— спросил он,— сам-то где работаешь?
— В Министерстве колоний,— ответил я.— Отдел актов гражданского состояния.
— И что, нравится тебе это, такая работа?
— Жуть,— ответил я.
— И чем же ты там занимаешься?
— Переписываю свидетельства о рождении и смерти.
— Понятно,— заметил он.— И давно ты там?
— Восемь лет.
— А вот я,— проговорил он после паузы,— я бы не смог.
— Верно,— согласился я,— ты бы не смог.
— Хотя,— добавил он,— каменщиком тоже несладко, зимой тебе холодно, летом жарко. Но все время переписывать, нет, я бы ни за что не смог. Есть которые могут, ведь надо же кому-то, а вот я нет, я бы не смог.
— Вот и я тоже не могу,— заметил я.
— И все-таки делаешь?
— Делаю. Поначалу мне казалось, помру от этого, но все равно делаю, представляешь, каково это?
— Ты что, и сейчас так думаешь?
— Что от этого можно помереть? Да, но только уже не я, а кто-то другой.
— Представляю, какая жуть, все время только и делать, что переписывать и переписывать…— медленно, с расстановкой заметил он.
— Кошмарная жуть,— согласился я.
Конечно, я признался в этом немного шутливым тоном. Можно было предположить, что либо на самом деле это не такой уж кошмар, либо просто такая уж у меня манера говорить о себе и своей жизни.
— Работа — это важно,— заметил он.— Делать что попало, нет, так не годится.
— Но ведь должен же кто-то это делать,— возразил я,— тогда почему бы не я?
— Да нет,— усомнился он,— я не согласен, а почему именно ты?
— Да я пытался подыскать что-нибудь другое, так и не нашел.
— Бывает,— заметил он,— что лучше уж подохнуть с голоду, чем такое… Вот я на твоем месте лучше уж подох бы с голоду.
— Знаешь, вечно боишься, как бы не потерять работу. И потом, еще почему-то стыдно, даже сам не пойму почему.
— И все же есть на свете такие вещи, которые стыдней делать, чем не делать.
— Я мечтал стать велогонщиком, путешественником, всякие такие немыслимые штуки. А кончилось тем, что поступил в Министерство колоний. Мой отец служил в колониях, так что мне это было нетрудно. Первый год даже не верилось, думал, это просто какое-то недоразумение, шутка, что ли, на второй только и твердишь себе, нет, так дальше дело не пойдет, а потом наступает третий год, и вот, сам видишь…
Он был явно доволен, что я начал говорить о себе.
— Вот во время войны,— продолжил я,— вот когда я был счастлив. Я был в телеграфной роте. Научился лазать по столбам, это дело опасное, того и гляди током дернет или свалишься, но все равно я был счастлив. По выходным не мог остановиться, лазал по деревьям.
Мы оба засмеялись.
— Однажды нам пришлось срочно сматываться, а я как раз был на самой верхушке телеграфного столба, привязанный. Все ушли без меня, но не в ту сторону, куда надо. Спустился — кругом ни души. Ну я и пошел один, зато туда, куда надо. Мне повезло.
Он от души рассмеялся.
— Да, война есть война, но бывает и на войне тоже весело. А потом,— немного помолчав, спросил он,— во время Сопротивления?
— Был в Виши, вместе с министерством.
Он молчал, будто это требовало дополнительных пояснений.
— Делал фальшивые акты гражданского состояния для евреев, которые скрывались от фашистов, в основном, сам понимаешь, это были свидетельства о смерти.
— Ну да, понятное дело… И что, тебе ни разу не надоело?
— Нет, ни разу. Правда, после войны за то, что я три года пробыл в Виши, меня понизили в должности.
— И эти твои евреи, ты что, так никогда и не узнал, помогли им твои бумаги?
— Да я вообще ни одного из них и в глаза-то не видел,— со смехом признался я.
