Алекс улыбнулся: Дэн был как всегда непосредственен.
— Она с хахалем пришла. Танцевали себе, жались — все как надо. А там два бобра. Серьезные такие, почти как ты. Я их сразу приметил — такие только за тем и ходят. То да се… Звать стали, один руки вроде как распустил. А хахаль тоже не дурак — в кармане не одни спички носит. Как пошло…
— Ну а ты?
— А че я? Подошел, понимаешь, взял, — Дэн вытянул перед собой бугристую ладонь с растопыренными пальцами и резко сжал огромный кулак. — Хахаль-то сразу усек, в чем дело. Ничего, нормальный парень оказался. А бобры того, тормознули. Ну а мне что? Мне того и надо. Короче, ребята когда набежали, их уже только выносить можно было.
— Здорово, — серьезно сказал Алекс.
— А то. Вот так у нас. А ты ж у себя там киснешь, небось.
— Да нет, ничего пока.
— Так зачем антураж весь? — Дэн любил щегольнуть красивым словом.
— Во-первых, приятно. Чтоб не киснуть. А во-вторых, — Алекс усмехнулся, — помогает.
— Да чем оно тебе помочь может? Вы ж там треплетесь с утра до вечера.
— А это не важно, чем заниматься.
— Как не важно?
— А так. Вот ты, например, у своих ребят вроде тоже как начальник?
— Ну?
— Уважают они тебя?
— А то. Попробовали б не уважать.
— А если бы ты в два раза меньше был?
— Скажешь тоже, — хохотнул Дэн. — А как бы я работать мог?
— Ну, скажем, карате, айкидо там всякое. Спец был бы, короче.
Дэн почесал подбородок.
— А, ну это тоже неплохо. Только очень хорошо уметь надо. А то как припечатают вместе со стойкой и блоком — и киякнуть не успеешь. Но если умеешь, можно. Рэнди вон у меня — что надо парень. А мне до плеча.
— Значит, можно меньше быть и все равно у вас работать?
— Можно, ясно дело.
— Так вот если бы ты был как твой Рэнди, крутой, но поменьше, хорошо было бы?
— Что ж хорошего? Лучше чтоб сразу видели. Тогда и до дела не всегда доходит.
— И ребята уважают?
— А то.
— А кого больше уважают, Рэнди или тебя?
— Меня, конечно. Я ж главный. Да Рэнди и похлипче будет.
— А делать может не меньше.
— Да какая разница, что он может? Вида у него такого нет.
— Антуража не хватает?
— Рубишь.
— Видишь? Хорошо начальнику антураж иметь?
— Да что видишь-то? У меня ж работа такая.
Алекс улыбнулся.
— Ладно, не важно. Пойдем, приседать пора.
Они неторопливо направились в другой конец зала. Даже в этом помещении, полном рельефных мышц, на них оглядывались.
— Подходи к нам в четверг, — сказал Дэн, пока они нагружали штангу. — Сто лет уже не заглядывал.
Алекс покачал головой.
— Не могу. На курс уезжаю.
— Какой курс?
— Да так… начальствовать учить будут.
— А тебе оно надо?
— Не особо. Но поехать стоит. Большие люди послали.
Дэн понимающе кивнул.
Джоан
В долгожданной тишине кабинета Джоан позволила себе на минуту расслабиться. День выдался тяжелый. Да еще это увольнение под конец. Стюарт, конечно, еще зелен для таких дел. Перед ним сидит двухметровый детина с каменной челюстью, которому уже сто раз говорили, что надо работать, а не бездельничать. Сидит и прямым текстом сообщает, что никуда уходить не собирается, так как его, видите ли, заранее не информировали. Это притом, что ничем, кроме своего роста, баса и нахальства, он это заявление подкрепить не может. И рохля Стюарт вместо того, чтобы завершить разговор и указать нахалу на дверь, начинает что-то мямлить, ссылаться на неудовлетворительные результаты, едва ли не просить прощения и вообще вести себя, словно нашкодивший пятиклассник. И приходится брать все в свои руки, отбрасывать в сторону сочувствующую мину и устраивать этому двухметровому халтурщику нагоняй.
Впрочем, чего уж там — именно на случай такой ситуации и надо было там сидеть. Со Стюарта много не спросишь — в начальниках без году неделя, пухнет от гордости и шарахается из одной крайности в другую. То он на подчиненных шумит, как паровоз, то он к ним подлизывается. Учиться ему еще и учиться. Ничего, уволит еще парочку и привыкнет. А может, и нет — мягок он слишком. Ладно, там посмотрим. В крайнем случае, через год станет одним начальником меньше.
А детина-то разинул рот, когда услышал, как с ним разговаривают. Он к такому обращению не привык. И тем более, от нее ничего подобного не ожидал — до этого ведь только иногда в коридорах виделись. А там она всегда милая, приветливая и совершенно безобидная. Настолько милая, что они все ее в своих курилках иначе, чем «наша Барби», не именуют. И шушукаются при этом, конечно, не только о голубых глазах. Поэтому, когда взгляд такой Барби вдруг становится холодным и твердым, а с милых губок слетает замечание, что думать надо было раньше, это производит определенный эффект.
