— Слушай тогда. Эти два дня ты должен стараться выиграть. Точно так же, как ты старался до сих пор. Гоняй их кругами, руководи, лезь вперед. Даже если со мной конфликт, веди себя как обычно. Короче, никаких изменений. Понятно?
— Да, — в очередной раз подтвердил Крис, хотя теперь он уже ничего не понимал.
Если увижу, что ты стараешься меньше, чем сегодня, я к тебе снова в гости приду, — говорила тем временем темнота. — Ни один человек не должен даже заподозрить, что ты не хочешь выиграть. А ты, кстати, выиграть хочешь?
— Да. То есть нет. — Крис тревожно напрягся.
— Понятливый, — удовлетворенно констатировала темнота. — Слушай дальше. Будешь, в общем, стараться. А завтра вечером введешь правило. Чтобы после голосования человек мог перевести полученные голоса на кого угодно. Ясно?
— Да.
Теперь все действительно прояснилось.
— А когда голосование произойдет, все свои голоса отдашь мне, — подытожил голос из темноты. — Но только если мне не будет хватать. Кому отдавать, знаешь?
— Знаю, — снова кивнул Крис, вслушиваясь в низкий голос.
— Тогда все. Самому голосовать сам понимаешь как надо. И еще раз — не смей удирать. Или трепаться об этом. Из-под земли достану. А так два дня попрыгаешь и забудешь. Попробуешь вспомнить и рассказать… сам знаешь, что будет.
— Ясно, — подтвердил Крис, хотя на этот раз вопроса не было. — Но это правило… — он почувствовал неконтролируемое напряжение в затылке. — Как мне такое ввести? Никто же не согласится.
— А это уж твои проблемы, — строго сказала темнота. — Придумаешь, если не хочешь, чтобы хуже было. Все, топай спать. Ты мне завтра нужен свежий, как огурчик. На вот.
Что-то большое и мягкое ударило Криса в лицо и грудь. Он едва не закричал, хотя сразу понял, что это такое. Тихо открылась и сразу же закрылась дверь. Крис остался сидеть у кресла, зарыв лицо в свежую, лишь немного помятую простыню.
Несчастное, обреченное общество бандерлогов. Оно насквозь пропитано самообманом. Оно улыбается самодовольной улыбкой человека, восседающего на пороховой бочке, под которой уже потрескивает искрами фитиль. Оно пропитано словами, утратившими значение. Призраками идей, потерявшими смысл. Это общество, подменяющее древние понятия суррогатами. Общество, в котором ребенок умиляет родителей, говоря, что хочет быть дантистом, но вызывает лишь смех, если говорит, что хочет быть великим королем. Не президентом, не генералом. А королем, властителем. Тем, кто властвует. Да, в тот вечер они долго смеялись… А потом эта фраза вошла в семейный фольклор… Как будто это пролепетал младенец, а не горячо сказал девятилетний мальчик. Великий художник, великий предприниматель, великий модельер, великий велосипедист — это все им понятно. Ничего против слова «великий» они не имеют. Но властитель? Он что у вас — власти хочет? Забавно. Нет, это, пожалуй, не забавно, а дурно. Объясните ребенку, что такое говорить не принято. Да и забивать этим голову тоже. У нас правитель — слуга народа. А не наоборот.
Мы ходим среди величественных обломков прошлого, небрежно считая их грубыми поделками дикарей. Мы выше их. Мы цивилизованны. Мы демократичны. Да, в нас сидит зверь, но мы приручили его, сделали его когтям маникюр и надели на него крепкий ошейник. Мы выбираем своих правителей, а когда их манеры перестают нам нравиться, мы с улюлюканьем прогоняем их назад в безвестность. Мы хотим, чтобы нами не правили, а ублажали нас. Пусть где-то рядом страшно бурлит жизнь, в которой нищие грязные дети воспитываются в ненависти к нам и сумасшедшие царьки вырезают народы, — мы выше этого. Там, в этих кипящих котлах, подогреваемых нищетой и фанатизмом, ничего не изменилось. Там власть существует в своей первозданной кровавой наготе. Там люди открыто рвутся к власти, по дороге разрывая в клочья конкурентов и не заботясь о красивых декорациях. Там сильные не нуждаются ни в чем, кроме силы и жестокости, для того, чтобы править слабыми. А слабые там уважают лишь силу и жестокость, оставляя нам, цивилизованным слабакам, одно презрение. И те из их детей, которые выживают, вырастают такими же — по-звериному опасными, готовыми на кровь, и грязь, и смерть. Казалось бы, вот самое лучшее напоминание о том, что люди на самом деле не меняются. Но нас это не интересует. Мы уже прошли этот этап. Мы — Homo Democraticus.
