Он наклонился к ней, но тут же отпрянул и огляделся по сторонам – нет ли вокруг нежелательных свидетелей.
– А почему же, – спросил он, улыбаясь, – ты сейчас здесь, а не в кругу своих сестер?
– Мне нужно было забрать у Грейсика отцовы туфли.
Она вытянула вперед левую руку, демонстрируя пару больших кожаных сандалий. В правой она держала плетеную корзину, накрытую тканью. От корзины исходил дразнящий аромат свежей выпечки, на который пустой желудок Аннева немедленно отреагировал жалобным урчанием.
– Ну и быстро же ты управилась. Я сюда со всех ног бежал.
– Я надеялась, мне удастся тебя увидеть.
– О, – пробормотал польщенный Аннев. – Что ж, вот он я.
– Да. Я так рада.
На несколько мгновений повисло молчание, пока Аннев наконец не нашелся что сказать.
– А ты… придешь сегодня на проповедь?
– Обязательно! Где же еще мне повезет увидеть тебя в твоем церемониальном облачении? Оно такое красивое. Не то что эти грязные туники и штаны, которые заставляют вас носить мастера.
Аннев кивнул, не совсем понимая, что она имеет в виду: то, что он все никак не станет аватаром, или просто-напросто намекает, что ему стоило бы почаще стирать одежду.
– Я непременно разоденусь, не сомневайся.
– О! Кстати!
Маюн передвинула ручку корзины к локтю и, взяв сандалии в правую руку, принялась что-то искать в левом кармане.
– У меня для тебя кое-что есть.
Она вынула из мягких складок своего белого фартука длинную полосу темно-красной ткани с золотым узором.
Перчатка.
– Я сама ее сшила, – сказала Маюн, протягивая перчатку Анневу, на лице которого сияла широченная улыбка. – Счастливого Регалея.
Он принял подарок, восхищенно рассматривая вышивку: она начиналась над локтем – огненный хвост обвивал руку золотыми нитями и переходил в тело феникса, занимавшее все предплечье. Голова птицы была вышита на тыльной стороне ладони, а язык из распахнутого клюва змеился вверх по большому пальцу.
– Чудесный подарок. Спасибо. А твой я отдам тебе в последний день Регалея.
Маюн просияла:
– Спасибо. Я так рада, что перчатка тебе понравилась! Я думала сшить две, но ты почти всегда носишь только одну.
Аннев смущенно поскреб левую руку. Надо же, а он и не думал, что Маюн обращает на это внимание. Девушка, внезапно нахмурившись, продолжила:
– Фэйт говорит, ты сильно обжегся и тебя заставляют ее носить, чтобы никто не видел следов. Как Кентона заставляют прятать его шрам.
– Это не так, – с осторожностью произнес Аннев. – Ни шрамов, ни ожогов у меня нет.
– Да. Я-то это точно знаю.
Она прикусила губу и, бросив на него лукавый взгляд, дотронулась до его левой кисти, скользнула по его пальцам и медленно стянула перчатку.
Аннев ошеломленно выдохнул и с трудом подавил желание прикрыть руку, лишившуюся спасительной ткани. А Маюн, улыбаясь, взяла его руку в свою и пробежала пальчиками по обнаженной коже.
– Вот видишь, совсем не больно. Может, когда-нибудь я увижу и все остальное?
Аннев вспыхнул до корней волос и опустил голову. Маюн, воспользовавшись его растерянностью, натянула на левую руку перчатку с фениксом. Перчатка подошла идеально.
– Какая красивая, – восхитился Аннев.
Маюн кивнула и отпустила его руку.
– После того дня, у пекарни, я и не сомневалась, что твоя рука в полном порядке. Я так и сказала Фэйт: нет у тебя никаких шрамов. Но она говорит: поверю, когда сама увижу. – Маюн тряхнула головой, и тут Анневу стало не по себе – впервые в жизни в присутствии Маюн он ощутил беспокойство. – Ей лишь бы посплетничать. А ведь уродство – это беда и позор. Возьми Шраона. Отец говорит, если бы он не был единственным кузнецом в деревне, совет бы уже давным-давно его выгнал. А из его подмастерья кузнец никудышный: он только и умеет, что молотом стучать, и то – отец говорит, что и этому делу вконец разучился. – Маюн цыкнула, не обращая внимания на то, что Аннев от ее слов испытывает явную неловкость. – Вот и получается, что мы вынуждены полагаться на меченого. Уму непостижимо, что за десять с лишним лет мы так и не нашли нормального кузнеца.
Аннев натянул перчатку с фениксом повыше и медленно покачал головой.
– Но Шраон хороший кузнец. А глаз он потерял в сражении с чудовищами на острове Куннарт. Он мне сам сто раз об этом рассказывал. И ничего позорного в том, что у него только один глаз, нет.
