— А что было? — спросил я.
— А что ты знаешь?
— Ничего. Ты — второй из колонистов, кого я встретил.
— А кто был первым?
— Ванда. Геолог.
— Ее помню, — кивнул Михал Михалыч. — Беленькая такая. Красивая. И где она сейчас?
— Умерла, — сухо произнес я. — Ее убил оборотень. Местные их Маххаим зовут.
— Черт! — В руках Говоркова хрустнула палочка. — Так они еще и оборотни?
— Что ты о них знаешь? — быстро спросил я.
— Достаточно, — буркнул Михал Михалыч. — Люди для них — как для нас куры. Что мы, что местные. Людоеды проклятые!
— Извини, но хотелось бы поподробнее.
— Это ты извини, Вовка. Потому что говорить мы об этом не будем.
— Почему?
— Потому что тебя там не было.
— Там?
— В городе нашем. Когда они пришли. Ты даже представить не можешь…
— Я многое могу представить, Михал Михалыч, — перебил я. — И я должен знать о наших врагах все.
— Враги! — Говорков махнул рукой. — Глупости говоришь. Это как курице с тигром враждовать. Как…
— Я не курица, — прервал я его. — Надеюсь, ты тоже. Рассказывай.
— Да нечего тут рассказывать. Спал я. Услышал шум, проснулся, сразу бросился к детям. А там уже — эти… Маххаим. Один на меня только глянул — как заряд из парализатора влепил. Всё онемело. Ничего не мог сделать. Даже умереть, только смотреть, как эти… едят.
Парнишку скрючило не на шутку. Дар у него точно был. Слабенький эмпат. И, как большинство эмпатов, чувствительный и ранимый. Понимаю, почему он не хотел вспоминать. Для такого вспомнить — будто снова пережить.
Надо помочь. Я положил руку парню на шею, сосредоточился…
Через минуту его отпустило. И он сумел более или менее внятно изложить, как погибла колония.
То, что видел сам, и то, что рассказывали другие уцелевшие. Какое-то время их всех держали вместе, и у выживших была возможность… обменяться впечатлениями.
О том, что эта Земля заселена, они узнали очень поздно. Месяца за полтора до трагедии.
До той поры все шло отлично. Прекрасный климат — вечное лето средней полосы. Пища — в избытке. Грибы, ягоды — круглый год. Непуганая дичь, дикие злаки, немногим уступающие домашним культурам. Пахать-сеять необязательно, к зиме готовиться не надо. Крупные хищники и раньше не слишком беспокоили, а когда колония немного окрепла, и вовсе откочевали подальше. Для молодых сильных парней охота на крупного зверя стала любимейшим развлечением. Словом, не жизнь, а воплощенная мечта. Колония стремительно росла, численность удвоилась — женщины рожали каждый год. Налаживалось производство, но не слишком интенсивно. Идеальные условия сделали людей ленивыми. Делали простое холодное оружие — для охотников. Строили дома. Даже не дома — хижины. В стране вечного лета других жилищ вроде бы и не требовалось.
Беда пришла внезапно. Но не мгновенно. Ушли и не возвратились три охотничьи партии. Потом была перебита артель лесорубов, заночевавших в лесу в каких-то пятистах метрах от границы колонии.
А колония тем временем мирно спала. Никто ничего не услышал. И что совсем уж непонятно — ничего не уловил Шу Дам.
В то, что поблизости болтаются враги, Пророк если и вник, то уже после того, как в колонию принесли тела убитых.
Если он и попытался промыслить врагов, то о результатах говорить не стал. Зато Шу Дам велел срочно вооружаться.
Этот фрагмент истории я заставил Говоркова повторить трижды, потому что ровным счетом ничего не понимал. Восстановившийся Пророк чует врага за тысячу метров. А человеческую смерть — за десяток километров. И промысливает варианты будущего не хуже опытного Логика-Интуитива.
Вооружаться… Так поступил бы я. Сейчас, когда мой Дар — на зачаточном уровне. Да и вообще я с людьми пока — не очень. А вот Пророк… Он стадо бегущих от пожара бизонов способен повернуть вспять — прямо в огонь, а с людьми ему даже проще, чем с животными. На кой ему огнестрельное оружие? Восстановившийся же Пророк — это не просто тяжелая артиллерия. Это абсолютное оружие.
Так или иначе, но за оставшееся время колонисты сделать ружья не успели. Не тот уровень технологии. Отлили пару пушек из сырого железа.
Зато возвели частокол, наделали арбалетов и прочих механических орудий.
