Та мгновенно перестала рыдать.
- Ну, вината, вината, - проговорила она, будучи не в состоянии выговорить слово: виновата.
- Мы так поэтому и распорядимся! - отнесся Егор Егорыч к Сусанне.
- Так, хорошо, - отвечала она.
- А я сейчас еду к Звереву, который, говорят, был очень болен и простудился на похоронах Людмилы Николаевны.
- Непременно тут! - подтвердила Сусанна. - Он добрейший и отличнейший, должно быть, человек!
- Отличный! Это видно по всему, - согласился Егор Егорыч и полетел в Красные казармы.
В убранстве небольшой казарменной квартирки Аггея Никитича единственными украшениями были несколько гравюр и картин, изображающих чрезвычайно хорошеньких собою женщин, и на изображения эти Аггей Никитич иногда целые дни проглядывал, куря трубку и предаваясь мечтаниям. В настоящее время он был хоть еще и слаб, но сидел на диване, одетый по тогдашней домашней офицерской моде, занесенной с Кавказа, в демикотонный простеганный архалук, в широкие, тонкого верблюжьего сукна, шальвары и туфли. Когда Егор Егорыч вошел, Миропа Дмитриевна была уже у Зверева.
Поздоровавшись почти дружески с хозяином, Егор Егорыч раскланялся также с заметной аттенцией[61] и с m-me Зудченкою.
- Благодарю вас, что вы не отказались посетить меня... Я всю жизнь буду это помнить! - говорил между тем ему с чувством Аггей Никитич.
Егор Егорыч плюхнул на кресло.
- Прихворнули немножко?.. - сказал он, стараясь не подать виду, что он был поражен тем, до какой степени Аггей Никитич изменился и постарел.
- Очень даже прихворнул, - отвечал тот. - Около недели думал, что жив не останусь, и ужасно этого испугался, потому что мне пришла вдруг в голову мысль: а что, если я оживу в могиле?!. Понимаете, здоровяк этакий, пожалуй, не умрешь сразу-то... И что со мной было, передать вам не могу: во всем теле сделалась дрожь, волосы поднялись дыбом. Я рассказал об этом страхе доктору. Тот начал меня успокоивать: "Если, говорит, хотите, я вас вскрою". "Сделайте, говорю, милость, живот мне располосуйте и череп распилите".
- Что это, Аггей Никитич, какие вы ужасы про себя говорите! остановила было его Миропа Дмитриевна.
- Ужас побольше был бы, когда в могиле-то очнулся бы, - возразил ей тот и продолжал, обращаясь к Егору Егорычу, - после того я стал думать об душе и об будущей жизни... Тут тоже заскребли у меня кошки на сердце.
- Об этом нельзя думать, для этого нужна вера, - перебил Аггея Никитича Егор Егорыч.
- Во что вера? - спросил мрачным голосом Зверев.
- В то, что сказано в евангелии.
- Стало быть, будут и страшный суд, и рай, и ад?
- Будут!.. Об этом не следует ни себя, ни других спрашивать, а надобно верить в это!.. - бормотал Егор Егорыч.
- А как это сделать?.. Я должен сознаться, что я - и особенно прежде был почти человек неверующий.
- Не может быть!.. - воскликнул Егор Егорыч. - Таких людей нет в целом мире ни одного.
- А Вольтер? - возразил наивно Аггей Никитич.
- Нет, он верил и верил очень сильно в своего только бога - в Разум, и ошибся в одном, что это не бог, принимая самое близкое, конечное за отдаленное и всеобъемлющее.
- Но желательно бы знать, что такое это отдаленное и всеобъемлющее? говорил, в недоумении разводя руками, Аггей Никитич.
У Егора Егорыча лицо даже стало подергивать: по своей непосредственности, Аггей Никитич очень трудные вопросы задавал ему.
- Это всеобъемлющее словами нельзя определить, но можно только ощущать и соприкасаться с ним в некоторые счастливые моменты своего нравственного бытия.
- Но каким путем и способом достигнуть этого? - вопиял Аггей Никитич.
- Первый способ - молитва, простая молитва, - объяснял ему Егор Егорыч.
- Я, Егор Егорыч, во время моей болезни - видит бог - молился, - сказал Аггей Никитич.
- И как еще усердно!.. Не всякий так сумеет молиться! - подхватила Миропа Дмитриевна.
- И вам, без сомнения, легче после того было? - спросил Егор Егорыч.
- Точно будто бы и легче несколько, - отвечал Аггей Никитич.
- Этого вдруг и нельзя, - это гора, на которую надобно постепенно взбираться. - Слыхали вы об Иоанне Лествичнике?
Говоря это, Егор Егорыч вряд ли не думал хватить в своем поучении прямо об умном делании.
