- А Валерьяна Николаича ты видел? - спросил Тулузов.
- Никак нет-с! Я к ним даже и на квартиру не ходил, - отвечал Савелий, - а привез только сюда хозяйку мою, и теперь я ожидаю защиты от вашей господской власти!.. Где ж нам ее стеречь?
- Стеречь и мы ее не можем! - проговорила Катрин.
- Как же нам, сударыня, быть после того? - произнес явно грубым тоном Савелий.
- Ты там как знаешь будь, - перебил его строго Тулузов, - а мы вот повидаем твоего отца, который поумнее тебя, и с тем рассудим, как лучше распорядиться.
- Это-с как вам угодно, а я только к тому говорю, что при жене жить не стану, чтобы ее беречь; пусть тот же родитель мой будет ее стражем!
- Устережем и без тебя! - отозвался Тулузов.
- Сделайте милость! - сказал Савелий и, по приказанию Екатерины Петровны, удалился.
Она же, оставшись с Тулузовым вдвоем, сообщила тому боязливым голосом:
- Кроме этого грубияна, я от Валерьяна получила письмо, которое я не знаю в какое ставит меня положение. Нате, прочтите!
Тулузов стал было про себя читать письмо.
- Читайте вслух, тут каждое слово важно!
Тулузов начал читать письмо вслух:
- "Катрин! Вы когда-то говорили мне, что для меня способны пожертвовать многим, - Вы не лгали это, - я верил Вам, и если, не скрою того, не вполне отвечал Вашему чувству, то потому, что мы слишком родственные натуры, слишком похожи один на другого, - нам нечем дополнять друг друга; но теперь все это изменилось; мы, кажется, можем остаться друзьями, и я хочу подать Вам первый руку: я слышал, что Вы находитесь в близких, сердечных отношениях с Тулузовым; нисколько не укоряю Вас в этом и даже не считаю вправе себя это делать, а только советую Вам опасаться этого господина; я не думаю, чтобы он был искренен с Вами: я сам испытал его дружбу и недружбу и знаю, что первая гораздо слабее последней. На днях Тулузов сыграл со мной ужасную вещь: он напустил на меня мужа Аксиньи, которую я, каюсь, чтобы спасти от ссылки, увез с собою при отъезде моем в Петербург".
- Я напустил Савелья, тогда как я и не знал ничего! - произнес Тулузов, остановившись на мгновение читать, и потом снова продолжал:
"Муж Аксиньи отнял ее у меня, а это все равно, что отнять жизнь у меня! Вы сами, Катрин, знаете и испытали чувство любви и, полагаю, поймете меня, если я Вам скажу, что во взаимной любви с этой крестьянкой я очеловечился: я перестал пить, я работаю день и ночь на самой маленькой службе, чтобы прокормить себя и кроткую Аксюту. Мне еще в молодости, когда я ездил по дорогам и смотрел на звездное небо, казалось, что в сочетании звезд было как бы предначертано: "Ты спасешься женщиной!" - и прежде я думал найти это спасение в моей первой жене, чаял, что обрету это спасение свое в Людмиле, думал, наконец, что встречу свое успокоение в Вашей любви!"
- Вот уж я уверена, что от любви моей он никогда ничего не ожидал, кроме денег, - заметила грустным голосом Катрин.
- Конечно, - подтвердил с усмешкою Тулузов, - и вообще все письмо есть пустословие и ложь.
- Нет, тут не одно пустословие, - возразила Катрин, - дальше вы увидите, есть и более серьезные вещи.
Тулузов снова стал продолжать чтение письма:
- "В Аксюше для меня явилось это спасение, и неужели же, Катрин, Вы захотите этого ангела-хранителя моего, а для Вас совершенное ничто, отнять у меня? Как помещица, Вы всегда можете отпустить ко мне Аксюшу в Петербург, дав ей паспорт; а раз она здесь, супругу ее не удастся нас разлучить, или я его убью; но ежели и Вы, Катрин, не сжалитесь надо мною и не внемлете моей мольбе, то против Вас я не решусь ничего предпринять: достаточно и того, что я совершил в отношении Вас; но клянусь Вам всем святым для меня, что я от тоски и отчаяния себя убью, и тогда смерть моя безраздельно ляжет на Ваше некогда любившее меня сердце; а мне хорошо известно, как тяжело носить в душе подобные воспоминания: у меня до сих пор волос дыбом поднимается на голове, когда я подумаю о смерти Людмилы; а потому, для Вашего собственного душевного спокойствия, Катрин, остерегитесь подводить меня к давно уже ожидаемой мною пропасти, и еще раз повторяю Вам, что я застрелюсь, если Вы не возвратите мне Аксюты".
