Добролюбов, как и многие до него и после него, во сне и наяву мечтал о скорейшей гибели России и писал:
Ликуй же смерть страны унылой
Все в ней отжившее рази
И знамя жизни над могилой
Над грудой трупов водрузи!
Памятуя наказ Вейсгаупта, Добролюбов дает следующую аморальную установку Славутинскому: «Нам следует группировать факты русской жизни… Надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху, — для того, чтобы противно стало читателю все царство грязи, чтобы он, задетый за живое, вскочил и с азартом вымолвил: «Да что же, дескать, это за каторга: лучше пропадай моя душонка, а жить в этом омуте я не хочу больше».
Завет Добролюбова был принят к исполнению большинством членов Ордена. С сладострастной любовью Щедрины в литературе, Добролюбовы в критике, Перовы в живописи, Стасовы в области музыкальной критики, Соловьевы, Ключевские в истории, так группировали факты, все отрицательные черты русского прошлого и настоящего, — чтобы изобразить их в самом отрицательном свете.
Про революционное движение в 60-х годах Достоевский писал в «Дневнике Писателя» за 1873 год: «Что до движения, то это было тяжелое, болезненное, но роковое своею историческою последовательностью движение, которое будет иметь свою серьезную страницу в петербургском периоде нашей истории».
Руководителем этого рокового движения был Н. Г. Чернышевский, ставший в 50-х годах руководителем Ордена Р. И. вместо А. Герцена, умершего Белинского и находившегося в заключении Бакунина.
Интеллигентские круги всегда распространяли слухи, что прекраснодушный идеалист Чернышевский был осужден правительством совершенно безвинно, как ранее безвинно были осуждены петрашевцы. На самом деле Чернышевский был такой же фанатик-революционер, как и Белинский, как и Бакунин, считавший, что во имя сокрушения царской власти «Все позволено».
«Вы сделали, что могли, — писал он А. Герцену в письме, опубликованном последним в № 64 «Колокола», — чтобы содействовать мирному разрешению дела, перемените же тон, и пусть ваш «Колокол» благовестит не к молебну, а звонит набат. К топору зовите Русь».
В своей революционной деятельности Чернышевский исходил из того, что в борьбе с царями «Все позволено». Вот штрих хорошо характеризующий моральный уровень этого «святого» от топора. Найдя однажды утром у дверей своей квартиры прокламацию «К молодому поколению», Достоевский решил поехать к Чернышевскому. На квартире у последнего произошел следующий разговор:
«— Николай Гаврилович, что это такое? — вынул я прокламацию.
Он взял ее, как совсем незнакомую ему вещь, и прочел. Было всего строк десять.
— Ну, что же? — спросил он с легкой улыбкой.
— Неужели они так глупы и смешны? Неужели нельзя остановить их и прекратить эту мерзость? Он чрезвычайно веско и внушительно отвечал: — Неужели вы предполагаете, что я солидарен с ними и думаете, что я мог участвовать в составлении этой бумажки?
Достоевский просит Чернышевского осудить прокламацию и этим воздействовать на революционные круги. «Ваше слово для них веско, — сказал Достоевский, — и уж, конечно, они боятся вашего мнения».
— Я никого из них не знаю, — сказал Чернышевский».
Чернышевский лгал Достоевскому. Прокламация была написана его другом Шелгуновым и напечатана Герценом. «Если для осуществления наших стремлений, писал Шелгунов, — для раздела земли между народом — пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно». «Нам нужен не император, помазанный маслом в Успенском соборе, а выборный старшина, получающий за свою службу жалованье».
В 1905 году, когда невыгодно было расшифровывать связи руководителей революционных тайных обществ 60-х годов с масонством, деятель тайного общества «Земля и Воля» (1864-68 г. г.) А. Ф. Пантелеев, писал в своих воспоминаниях: «В конце беседы господин в пенсне (А. Слепцов) вошел в некоторые конспиративные детали и между прочим сообщил рецепт химических чернил для переписки: «Его дал Маццини». Если ссылкой на знаменитого заговорщика, он хотел в финале усугубить эффект, то сильно ошибся».
