Русская интеллигенция, как это много раз подчеркивали выдающиеся ее представители, несмотря на разнородность входящих в нее политических образований представляет из себя все же нечто в политическом отношении целое, напоминая собой подобие некоего ордена, имеющего одни и те же основные верования. Впервые орденом интеллигенцию назвал Анненков, который характеризуя западников писал, что все они составляли «как бы воюющий орден, который не имел никакого письменного устава, но знал всех своих членов, рассеянных по лицу пространной земли нашей, и, который все— таки стоит по какому-то соглашению, никем в сущности не возбужденному, поперек всего течения современной ему жизни, мешая ей вполне разгуляться, ненавидимый одними и страстно любимый другими».
«Когда во вторую половину XIX века, — пишет в «Русской Идее» Н. Бердяев, — у нас окончательно сформировалась левая интеллигенция, то она приобрела характер сходный с монашеским (вернее сказать, с масонским орденом. — Б. Б.) орденом».
В книге «Истоки и смысл русского коммунизма» он опять утверждает:
«Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами, и даже со своеобразным физическим обликом, по которому всегда можно было узнать интеллигента и отличить его от других социальных групп».
Да, члены Ордена имели даже особый, своеобразный физический облик. В «Истории моего современника», в главе «В розовом Тумане», Короленко, например, пишет, что его внимание поразила интеллигентное выражение лицо одного из пассажиров, разговаривавшего с другим пассажиром: «Я насторожился, ожидая дальнейшего разговора этих двух симпатичных людей, которые сразу нашли друг друга в безличной толпе».
«Точно члены одного ордена, — опять нашел я литературную формулу».
«Сам человеческий облик известной категории людей, идейных, изъеденных интеллигентской идеологией, носил печать этого удушливого, безотрадного «антиэстетизма». Нечесаные волосы, перхоть на потертом воротнике, черные ногти, неряшливая одежда, вместо платья (со словом туалет был сопряжен некоторый одиум), неопределенного цвета блузы, вместо прически — либо по-студенчески остриженные волосы, либо забранные на затылке неряшливо в чуб — подобного вида публика в фойе театров, где шли «идейные» пьесы, залы с лекциями и определенного типа клубы» (Кн. С. Щербатов. Художник в ушедшей России», стр. 236).
Утверждения Н. Бердяева, что русская интеллигенция представляет собою особый Орден разделяют и многие другие видные представители этого Ордена. Г. Федотов утверждает в «Новом граде»: «Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий свой неписанный кодекс — чести, нравственности, — свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к классовой, феодально-военной группе и связанного с ней, как интеллигенция с классом работников умственного труда».
Особым духовным Орденом, а отнюдь не русским образованным слоем считал интеллигенцию и бывший эсер-террорист И. Бунаков-Фондаминский.
Однажды он сделал в Париже даже доклад «Русская интеллигенция, как духовный орден». Считал, что интеллигенция является своеобразным духовным орденом и Д. Мережковский.
Русский марксист Валентинов (Е. Юрьевский) писал в статье «Воспоминания В. А. Маклакова», напечатанной в июне 1954 года в «НРС»:
«Русская интеллигенция, неповторимое историческое явление, появление которой всего правильнее датировать началом 40-х годов — была неким орденом. Нечто вроде средневекового рыцарства, имевшая, как полагал Федотов, но к этому следует сделать важные поправки, — свой неписанный кодекс чести, «свои обеты». К Ордену в какие-то годы несомненно принадлежала значительная часть и руководящая часть партии к. д. — Милюков, Винавер, Д. Шаховской и другие».
