Живущие заграницей члены Ордена немедленно набросились на Н. Ульянова с целью всячески дискредитировать его утверждения и его самого лично, и всячески затемнить сущность спора. Подобная тактика членов Ордена вполне понятна.
«Такая подмена, — писал Н. Ульянов в статье «Интеллигенция», опубликованной в «Новом Русском Слове» (от 7 февраля. 1960 г.), — наблюдается в отношении термина «интеллигенция». Его стараются употреблять не в традиционно русском, а в европейском смысле. Нет нужды объяснять, зачем понадобилось такое растворение революционной элиты во всей массе образованного люда и всех деятелей культуры. Мимикрия — явление не одного только животного мира. По той истеричности, с которой публицисты типа М. В. Вишняка кричат о «суде» над интеллигенцией, можно заключить, что суда этого боятся и заранее готовят почву, чтобы предстать на нем в обществе Пушкина и Лермонтова».
«Невозможно спастись, — пишет Н. Ульянов, — в статье «Интеллигенция» («НРС», от 7 февраля 1960 г.) и от плоской болтовни, вызванной путаницей в употреблении и понимании самого слова «интеллигенция».. В одних случаях это делают по недоразумению, в других — сознательно. Не могу, например, допустить, чтобы М. В. Вишняк заблуждался и не понимал, почему имена Пушкина, Лермонтова, Лобачевского нельзя объединить, в одну группу с именами Желябова, Чернышевского и Ленина. Если у него, тем не менее, такая тенденция есть, то тут — определенный умысел. Ни сам он в прошлом, ни люди дореволюционного поколения, не употребляли слово «интеллигенция» в таком всеобъемлющем духе. Оно имело довольно узкое значение, и лет пятьдесят тому назад, когда веховцы выступили с развенчанием интеллигенции — терминологических споров почти не было. Обе стороны знали, о ком идет речь. Путаница началась после революции, когда пробил час исторического существования той общественной группы, что именовала себя интеллигенцией. С этих пор и в Советском Союзе и в эмиграции слово это стало произноситься, чаще, в общеевропейском понимании».
«Совершенно очевидно, что оценка исторической роли интеллигенции возможна только в свете событий, служившего конечной целью ее борьбы.
Это сознавали ее враги и друзья. До революции они, несмотря на жаркие споры, воздерживались от пророчеств и окончательных приговоров; чувствовали, что совершение ее судеб еще не наступило. Вдруг да и в самом деле, русскому Прометею удастся принести огонь на землю! Вдруг да «справедливейший» политический строй восторжествует! Эти сомнения и относительность тогдашних суждений выразил Д. С. Мережковский: — «Когда свершится «великое дело любви», когда закончится освободительное движение, которое они начали и продолжают, только тогда Россия поймет, что эти люди сделали и чего они стоили». Все, как известно «свершилось» сорок три года назад. По всей логике, России давно бы пора понять что— нибудь в «великом деле любви». Но как это, оказывается, трудно! В СССР всем генералам идейного штаба русской революции поставлены памятники, низшее офицерство занесено в святцы, и горе тому, кто усомнится в непорочности этих подпольных страстотерпцев, террористических угодников, социалистических заступников земли русской! Соловки! Колыма! Расстрел!
Оно и понятно: сомнение в их святости равно сомнению в святости революции. Вот миф, стоящий на пути к нашему духовному освобождению.
На Западе он давно разоблачен. Там, во всех этих прометеевых огнях и аннибаловых клятвах видят зарницы тоталитарных режимов».
Хотя Ульянов свое понимание интеллигенции уточнил лишь в ответе Вишняку, все построение его статьи в «Воздушных путях» не оставляет сомнения в том, что он уже и раньше понимал под интеллигенцией «орден» Анненкова или, согласно Иванову-Разумнику, «штаб русского революционного движения». А сторонник Н. Ульянова в своем письме в редакцию «НРС» З. Аспальф (.№ 17154) пишет: «Критики Н. Ульянова не опровергли, нового не указали, а постарались главным образом по причинам пристрастия, замутить вопрос о существовании «закрытого ордена русской интеллигенции» своеобразной природы, с душком особого НАПРАВЛЕНИЯ».
