— Потому что он невежественный осел, — ответил сэр Ральф, пожимая плечами. — Не представляю, почему Мэдисон прислал его, если только не предположить, что американский президент играет с нами, вовсе не желая ввязываться в то, что в некоторых кругах может быть расценено как сомнительные тайные операции. Я имею в виду переправку в Америку оружия и денег, предназначенных на военные цели, что, безусловно, ослабит наши войска. И это в то время, когда мы находимся в состоянии войны с Францией. Да, думаю, даже Бонапарт не счел бы это забавным. Вспомни, что случилось с Бенедиктом Арнольдом, Вильям. Он заслужил всеобщее презрение, когда попытался передать Уэст-пойнт Клинтону. Не далее чем на прошлой неделе Стинки рассказал мне, как он и несколько его приятелей устроили как-то несколько лет назад выпивку и, нагрузившись как следует, отправились помочиться на могилу Арнольда.
Лейлхем аккуратно поправил лацканы визитки.
— Не будь вульгарным, Ральф, — проговорил он со вздохом. — Будь конкретным. Что именно в поведении этого американца привело тебя к мысли, что он, как ты выразился, невежественный осел?
Сэр Ральф встал и начал расхаживать по персидскому ковру, лежавшему перед диваном.
— Перри говорит, что невежество — это недуг, который поражает ирландцев еще во чреве матери. И хотя Донован, безусловно, еще не успел оторваться от своих ирландских корней, ответ, думаю, не так прост. — Он остановился и проницательно посмотрел на графа. — Видишь ли, я не считаю, что Донован глуп. Напротив, я нахожу его весьма толковым. Но он подходит к делу так, словно это игра, своего рода забавная проказа, и это показывает его невежество. Понимаешь, Вильям?
— Я понимаю, что этот самый Донован осознает то, чего не понимаешь ты. Ему нечего терять, Ральф. Как только мы приведем наш план в действие, как только мы закончим наше дело с ним, наш американо-ирландский заговорщик вернется к себе в Филадельфию и будет там в полной безопасности, в случае если наш заговор раскроют. А мы одним только своим обращением к Мэдисону показали, что Англии грозит опасность изнутри. Американцы ничего не проиграют, как бы все ни обернулось.
Граф медленно поднялся, подошел к шератонскому зеркалу, висевшему над комодом, и уставился на свое отражение.
— Я бы предпочел, чтобы они не осознавали нашей уязвимости. Это осложняет все дело.
— Да, — согласился сэр Ральф своим обычным ровным тоном, так что граф не знал, испуган он или торжествует. — И еще тот факт, что наш коварный мистер Донован высокомерно заявил о своем намерении соблазнить Маргариту Бальфур до конца нынешней недели. Ловкий сукин сын. Я из достоверных источников знаю, что за время своего пребывания здесь он вскружил голову не одной дебютантке нынешнего сезона, так что это не пустое хвастовство. Вильям? Вильям, ты меня слышишь?
Вильям Ренфру не ответил. Он не двигался. Он не дышал. Он не желал никак реагировать. Он просто смотрел на свое отражение в зеркале и видел, что, несмотря на выработанную с годами привычку не выдавать своих чувств, его левое нижнее веко задергалось в нервном тике.
— Доброе утро, дедушка. Что-то ты рано встал сегодня. И выглядишь как новенький шиллинг в этом новом жилете.
Маргарита поцеловала сэра Гилберта Селкирка в лысину и, повернувшись к буфету, принялась накладывать себе на тарелку еду из стоявших на нем серебряных блюд. Положив щедрую порцию омлета и двойную порцию бекона, она, зажав в зубах тост, уселась напротив сэра Гилберта и улыбнулась ему, не выпуская изо рта все еще теплого хлеба.
— Я вижу, ты надела костюм для верховой езды, — заметил сэр Гилберт рокочущим густым, будто идущим из самой глубины его довольно объемистого живота голосом. — Придется мне попросить Финча, — он улыбнулся дворецкому, который бесшумно вошел в этот момент, чтобы налить Маргарите дымящегося кофе, — передать на конюшню, что, возможно, понадобится моя лебедка, чтобы подсадить тебя в седло. Ты положила себе столько, что хватило бы целому батальону на неделю.
— Хорошо, сэр, — сказал Финч, отходя от стола, — я прослежу, чтобы ваше распоряжение было выполнено немедленно.
