Долфин попал в точку. Но Алессандро не выдал себя.
– Простите меня, синьор. Я не понимаю…
– Тогда вы будете счастливы, узнав, что, по прогнозу врачей, я доживу до девяноста лет, – с кислой миной заметил Долфин.
– Мне весьма приятно слышать это.
– Правда? Вы очень любезны. Ну а теперь, синьор, поскольку вы удовлетворили свое любопытство, я попрошу вас оставить меня. Я немного устал.
– Я не стану, синьор, надоедать вам, – сказал Алессандро. – Но полагаю, настало время поговорить.
– Поговорить? Нам не о чем разговаривать. Вы мне не нравитесь, синьор Алессандро, и я не доверяю вам. Люди, подобные вам, опасны для Венеции.
– Но Венеция – моя любовь, моя любовница! – решительно возразил Алессандро. – Если в прошлом я и выглядел несколько импульсивным, то такое поведение объяснялось лишь опасением, что она нуждается в защите, и я, как и полагается любовнику, бросился ей на помощь.
– Весьма любопытная аналогия, – с одобрением сказал Долфин. – Но теперь Венеция больше не нуждается в цветистых метафорах, не нужны ей и люди, пытающиеся нажить капитал на ее славе. Ей нужны честные мужи. Она перемолола многих служивших ей, в том числе и меня. Но я никогда не сожалел и не сожалею о годах, отданных ей. А сейчас вы пришли, чтобы подлизаться к ее верному чичизбео? Вы полагаете, он замолвит за вас доброе слово и использует свое влияние вам на пользу?
– А почему бы и нет? – вполне резонно спросил Алессандро. – Есть люди, синьор, которые вас весьма уважают и даже почитают. Есть и такие, которые добиваются вашего одобрения, испытав на себе вашу враждебность. Я полагал, что сумею пробить себе дорогу, не прибегая к чьей-либо помощи. Я ошибся. Мы можем по-прежнему не соглашаться друг с другом, но это нанесет ущерб Венеции.
– Вы, синьор, слишком высоко оцениваете себя, – проворчал Долфин.
– Не себя, а вас. Боюсь, что усилия, предпринимаемые вами, дабы сдержать меня, отвлекают ваше внимание от воистину жизненно важных проблем. Я уважаю ваши суждения, присущий вам здравый смысл, ваш опыт. Но даже вы не можете не признать, что ваша энергия небезгранична. Позвольте мне помочь вам. Привлекайте меня к себе на службу, вместе мы сумеем умножить величие Венеции.
– Вы горазды на хитрости, особенно если они могут пойти вам на пользу, – заметил Долфин. – Но пока я жив, этого не случится. Вы попусту теряете время. Не рассчитывайте, что я поверю, будто вы осознали ошибочность своих политических шагов. Вы просто убедились, сколь неэффективны ваши методы, и устали ждать, когда я умру и уберусь с вашей дороги. Но я не собираюсь умирать. Впереди у меня еще долгие годы, и я намерен использовать их для того, чтобы помешать вам и вам подобным погубить Венецию. Развернутая вами, синьор, кампания против евреев – ваша первая и громаднейшая ошибка.
– Должен признать, что ее результаты действительно оказались не такими, на которые мы надеялись.
– Вы с самого начала знали, что проповедуете полный вздор! Я и сам не очень-то люблю евреев, но мне не нравится, когда невинных людей приносят в жертву на алтарь собственных амбиций. Я видел, что за игру вы ведете. Знал, что вас заботит не Венеция, а собственная судьба и имя Лореданов.
– Мне очень жаль, что вы все воспринимаете таким образом, – сухо сказал Алессандро. – Я надеялся…
– Вы надеялись, что вам удастся обвести меня вокруг пальца. Нет, синьор. Я невосприимчив к лести. Ваша ложь не достигает моего слуха. До свидания.
Кипя от бушевавшего внутри гнева, Алессандро распрощался с престарелым государственным мужем. И только оказавшись наедине с самим собой в зале, примыкавшем к кабинету Долфина, он дал волю потоку приглушенных ругательств.
– Сочувствую. Порой он вызывает у меня такую же реакцию.
Алессандро быстро обернулся. То был Томассо Долфин, единственный сын Орио. Он был на несколько лет моложе Алессандро, но выглядел на десяток лет старше. Распутный образ жизни Томассо давал о себе знать в обрюзгших чертах лица и в мутных глазах. Он был в грязном поношенном костюме, с нечесаными сальными волосами.
Он робко приблизился к Лоредану.
– Вы нанесли визит старикану и убедились, что он не склонен отвечать на ваши миролюбивые обещания, – сказал Томассо. – Вполне вероятно, болезнь усилила его упрямство. Правда, я в этом сомневаюсь. С ним ничего серьезного, всего лишь небольшое расстройство желудка вкупе с финансовыми неприятностями. С первым он хорошо справился. Что же касается финансовых трудностей, то, боюсь, они будут вечно одолевать нас.
