Тика затащила меня внутрь, но ничего не сказала. Она снова взяла меня за руку. А я, нагнувшись вперед, прижал лицо к занавесу и по-прежнему пялился наружу.
К нам присоединились священники: одни, безбородые, были одеты, как и те, кого я уже видел, в свободные белые мантии с красными пятнами; у других, бородатых в ярко-красных мантиях, лица были выкрашены наполовину голубым, наполовину белым, на головах они носили серебряные митры, украшенные змеями. Затем прискакали верхом знатные юноши, одетые точно так же, как и я, но с еще большей изысканностью и роскошью — буйство цветов и сияние драгоценностей; у многих из них лица были выкрашены белым или спрятаны под масками с открытыми в крике, искаженными в гневе или изогнувшимися в улыбке ртами, что делало их похожими скорее на демонов, чем на людей. В отличие от молчаливых солдат, священников с суровыми лицами или носильщиков, двигавшихся подобно единому, тщательно отрегулированному механизму, знать смеялась и перебрасывалась изысканными шутками, обмахивалась веерами и пальмовыми ветвями, размахивала мечами. Они обогнали нас, а затем повернули обратно, врезаясь друг в друга, как пьяные моты во время ночной забавы. Но Царица не обратила на них ни малейшего внимания. Она сидела совершенно неподвижно, ни на что не реагируя.
На другой стороне улицы я увидел женщин в черных летящих платьях, танцевавших вокруг статуи бога, которого я не узнал, — он был изображен с кошачьей головой и поднятыми вверх руками.
И вновь свидетельства недавней борьбы — выставленная дверь, ощетинившийся стрелами оконный переплет, труп с веревкой на шее под окном верхнего этажа. Мертвец был одет в зеленый плащ с изображением белого орла.
Я так и не понял, когда мы оказались в помещении. Изменился лишь характер звуков: шумные кавалеристы устремились вперед, затем исчезли, эхо, как в глубокой пещере, стало повторять шаги носильщиков и солдат; единственный мерно бивший впереди барабан умолк, шелест одежды и звон оружия слились воедино и стали казаться журчанием Великой Реки, несущей свои воды под Городом Тростников.
Паланкин слегка накренился, когда мы начали подниматься по лестнице, минуя альков за альковом, откуда на нас смотрели гигантские каменные лица царей, в пустых глазницах которых мерцали свечи. Тика оттащила меня от занавеса.
— Мы уже почти прибыли, — прошептала она.
— Куда?
— К Великому Царю.
Сердце у меня подпрыгнуло. Почему-то предстать перед царем казалось мне более невероятным, чем увидеть бога. Что касается богов, чудеса случаются и рядом с домом, а царь для любого жителя Страны Тростников был очень далеким правителем в очень далеком городе, фактически столь же далеким, как звезды. Сатрапа еще иногда можно было увидеть на публичных церемониях, но Царя Дельты — никогда.
Да, я, Секенр, побывавший во владениях самого Сюрат-Кемада, вернувшийся из утробы Смерти, испытывал благоговейный трепет от одной лишь перспективы увидеть собственными глазами Великого Царя Реки, Возвышенного Богами Небесного Венамона Четвертого, Владетеля Сатрапий, Отца Цивилизованного Человечества, Любимца Бель-Кемада…
И еще я был уверен, что не просто увижу его, а должен совершить нечто большее.
Я хранил молчание, пытаясь выяснить для себя, как я сам вписываюсь в общую схему событий. Даже наивный Секенр понимал, что вряд ли стоит рассчитывать на то, что госпожа Хапсенекьют просто объявит: «Я — Царица», а затем укажет на меня со словами: «Этот мальчик — могущественнейший чародей. Бойтесь его и повинуйтесь мне».
Для этого следовало сделать нечто большее. Все мы были фишками на игровой доске в игре, правил которой я не знал.
Паланкин слегка покачнулся, остановился и опустился на землю. Вновь мне вспомнилась лодка, легко касающаяся берега.
— Что ж, — прошептала госпожа Хапсенекьют, так и не обернувшись; с тех пор, как мы покинули барку, она заговорила впервые, — теперь мы рискуем всем.
— Мама, все будет хорошо, — сказала Тика.
— Ты хорошая дочь, Канратика.
Мы втроем вышли из паланкина в окружении притихшей толпы наших сторонников. И вновь масштабы здания ошеломили меня — я стоял столбом, до головокружения пялясь в нереально высокие потолки. Мы оказались в зале, превышающем размерами любую из виденных мною гор, его потолок, расписанный лунами и звездами, казался таким же далеким, как и настоящее небо. Не иначе, как это работа богов, — сказал я самому себе, — нечто созданное ими для самих себя в первый день мироздания и покинутое по непонятным причинам задолго до того, как человеческие создания набрались наглости вселиться сюда.
