Ее дух не ушел в Царство Мертвых. Я увидел его магическим зрением. Он болтался на ветру, как тряпичная кукла, свисая с обрубленной шеи.
Я обратился к ней на языке мертвых, освобождая ее дух от изуродованного тела. Она сошла на землю. Она не плакала — плакал я.
Я оплакивал царицу, чей призрак стоял передо мной.
— Я ненавижу их всех за это. Как я их ненавижу! Я ненавижу их за то, что они сделали с Тикой…
Хапсенекьют потянулась ко мне, чтобы взять меня за руку. Ее рука прошла сквозь мою, как сквозь дым.
— Секенр, ты не любил меня, как и я тебя, впрочем. Для меня ты был лишь орудием — я использовала тебя, как и многих других. И ты, конечно же, понял это…
— Не знаю, что я чувствую сейчас, — с трудом выговорил я, — но это ранит сильнее всего.
— Секенр, пожалуйста…
В ярости я издал Крик Чародея, и городские ворота обрушились, привратные башни склонились одна к другой. Сразу же раздались крики, визг, зажглись фонари. Проснувшиеся из-за поднявшегося переполоха караванщики спешили успокоить перепуганных животных.
Я набрал воздуха, чтобы закричать снова, от души желая смести весь ненавистный город с лица земли. Я вполне был способен на это. Я, тот, кто убивал царей и чародеев, кто бросал вызов самим богам.
Но, оставшаяся и после своей смерти царицей, Хапсенекьют приказала мне:
— Секенр, оставь это. Это не твоя война. Такой конец — лишь последствие моих поступков. Это было неизбежно. Не наказывай людей за то, чего нельзя было избежать.
— Все на свете неизбежно, — мрачно произнес я.
— Все. По крайней мере то, что произошло со мной.
У меня возникло видение — перед моими глазами стояла Сивилла, ткущая узор в полумраке своего жилища. Я с горечью подумал, что она считает свою работу интересной.
Я отвернулся от ворот. В поднявшемся переполохе все думали лишь о собственном спасении, и никто не обращал на меня внимания, точно так же, как и в подземной тюрьме. Да, и призрака царицы кроме меня никто видеть не мог.
Небо на востоке прояснилось — наступал рассвет, и Хапсенекьют начала таять. Но перед тем, как она исчезла окончательно, сконцентрировавшись, я взял ее за руку. Ощущение было таким, будто я коснулся утреннего бриза. Я заговорил с ней на языке мертвых, подвел ее к берегу Великой Реки и вывел на воду, прочитав молитву из погребальной службы. Город растаял вдали у меня за спиной. Мы вновь оказались во тьме под никогда не гаснущими звездами Лешэ, где сон и смерть переплетаются друг с другом, как два черных потока. Я отправил ее в утробу Сюрат-Кемада — в мир за пределами мира, и она ушла, оставив меня одного во тьме.
Призрачные белые птицы бродили по воде совсем рядом. Мимо меня прошел корабль, тоже призрачный. Сквозь его борта я видел гребцов, их живые души мерцали, как пламя свечи. Если кто-то на судне и заметил меня, я показался ему призраком или просто куском утреннего тумана. Никто меня не окликнул.
Чуть позже, когда я вернулся в Город-в-Дельте, мне пришлось прокладывать себе дорогу сквозь толпу, сгрудившуюся у разрушенных ворот. Солдаты пытались успокоить народ, утверждая, что случилось землетрясение, но никто им не верил. Собравшиеся прорицатели и предсказатели судьбы вещали нелепейшие и абсурднейшие вещи, но, к счастью, среди них не было ни одного чародея, который мог бы понять, что произошло на самом деле.
В самом городе толпа вполне терпимо отнеслась к сумасшедшему мальчику, наделенному магическим талантом, — почти голый он носился вокруг храмовых колонн, а длинные нечесаные волосы развевались у него за плечами. Он с самозабвенным видом выкрикивал какую-то чушь и выделывал разные трюки с огнем и дымом, которые поднимались у него с ладоней. Таким образом ему удалось заработать несколько монет. В полуденную жару, когда все разошлись по домам, к сумасшедшему мальчику неожиданно вернулся рассудок, он направился к торговым павильонам и купил там одежду для двоих и еду, необходимую для путешествия. И там его никто ни о чем не спросил. Торговля в последнее время шла не слишком бойко. А покупатель, в конце концов, всегда останется покупателем.
Я понял, что Тика стала приходить в себя, когда она начала меня пилить.
