— Воздушный шарик тоже пышный, а внутри пустой! — сердилась повариха. — Где это видано, чтоб дитя из банок кормить! Ты сама-то попробуй, что в них намешано. То ж трава! Отрава! Дитю расти надо, на ноги становиться, а оно с тех банок ноги протянет.
— Это специально разработанная детская еда…
— Это консервы-то детская еда?! — изумлялась Галя.
Дискуссии продолжались с завидной регулярностью, пока повариха не настояла на своем праве кормить «дите» так, как она считает правильным и нужным. И хотя никто ей своего согласия не давал, Галя почуяла наступивший перелом и в один прекрасный день появилась в детской с деловым видом и плошкой в руках.
— Что это? — подозрительно повела носом Юлька.
— Щи, — спокойно сообщила Галя Голубец.
— Щи?! — не поверила своим ушам Маруся. — Вы собираетесь кормить щами четырехмесячного ребенка?!
— Собираюсь, — подтвердила повариха. — Все свеженькое, чистое, проваренное. И овощ, и мяско в кашицу смолола.
Глаза ее горели решительным огнем, рукава просторной блузы были высоко закатаны, и Маруся с Юлькой поняли — не остановить.
Машуня лежала в кроватке и тихонько поскуливала в ожидании кормежки. Галя извлекла ее могучей рукой, пристроила на коленях и аккуратно заправила ложечку со «щами» в с готовностью распахнувшийся ротик. Малышка на секунду замерла, как бы прислушиваясь к новым ощущениям, и вдруг заорала басом, сжимая крохотные кулачки. Личико ее покраснело, она судорожно хватала подносимые Галей ложки, подстегивая ту гневным воплем. И было абсолютно ясно: орет «дите» от ужаса, от страшного ожидания, что этот волшебный, ни с чем не сравнимый, упоительный праздник закончится и вернутся отвратные, пресные будни. Плошка стремительно пустела.
— Галя, — подала голос Маруся, — вы растянете ей желудок. И она станет, как… Франк.
— Как Франк она станет, если будет глотать вашу прикормку, — отрезала Галя. — А начнет нормально кушать, так станет, как я…
В августе состоялось знакомство с родителями Франка. Они собирались приехать в Зебрюгге, но Юлька предложила перенести встречу в Брюссель — в конце лета там проходила ежегодная выставка цветов.
— Мамуля, ты должна это видеть! — безапелляционно заявила она.
— Зрелище действительно великолепное, — согласился Франк. — А заодно и город посмотрите.
— Но это же целое путешествие! — разволновалась Маруся. — Может, не стоит подвергать малышку таким испытаниям?
— Каким испытаниям, мам? Одно сплошное удовольствие, вот увидишь! — засмеялась Юлька. — Это же не Россия!
— Боюсь, что Машуня не вынесет разлуки с Галей, — привела последний аргумент Маруся. — Не захочет есть консервы после ее изысков.
— Машуня!.. Франк! Вот кто действительно не переживет. Поэтому Галя поедет с нами.
— А где же мы будем жить? В гостинице? Но разве ей разрешат там готовить?
— У них в Брюсселе огромная квартира. Не переживай, мамуль! Все будет хорошо! Даже лучше, чем ты ожидаешь…
Но эти несколько дней в Брюсселе и сказочная площадь в центре столицы, покрытая ярким ковром из бегоний, и милейшая чета Ван Энде — все уже было покрыто легким флером печали от предстоящей разлуки.
День шел за днем, приближая неминуемый отъезд. И к Марусиной досаде, последние деньки собирался омрачить своим приездом Роман.
Вот он заведет разговор о том, что не все еще потеряно, что можно еще восстановить безвозвратно утраченное, соединить несоединимое, и что она ему ответит? То есть совершенно очевидно, что она ответит. Но как все это тягостно, ненужно…
Она вздохнула и покачала коляску. Машка-маленькая таращила круглые глазенки и даже не думала засыпать.
— Ну что ты, моя кошенька, разгулялась? Давай-ка я тебе песенку спою.
Спи, моя радость, усни,
В доме погасли огни,
Дверь ни одна не скрипит,
Мышка за печкою спит,
Птички уснули в саду… —
пустила петуха Маруся.
Машка-маленькая скривилась и горько заплакала.
— Что же это вы, бабуля, ребеночка так терзаете? Нет у вас ни стыда ни совести!
Маруся вспыхнула и сердито обернулась.
В дверном проеме, небрежно облокотившись о косяк, стоял Медведев и насмешливо смотрел на нее.
— Ты… — залепетала Маруся. — Я…
Митя подошел к коляске и взял орущую Машку на руки.
