Она с раннего детства слышала, что красива, но о том, какой могучей властью, неодолимой колдовской силой обладает женская красота, догадалась намного позже. Мужчины восхищенно прищелкивали языками, провожая ее горящим взглядом, а парни, вечно толпящиеся у кинотеатра «Вэтэн», наперебой старались привлечь внимание, когда она с подружками проходила мимо.
Но Карина знала, как должна вести себя гордая восточная красавица, и ни разу даже не взглянула в их сторону. Зачем? Разве они были ей интересны?
И только один из них при виде ее каменел лицом и смотрел молча, сжимая челюсти и бледнея. И взгляд его, смущая, обжигал кожу, опалял, как невидимый адский огонь.
Ночами, засыпая, Карина думала об этом парне, а потом видела во сне, не узнавая лица, но зная, что это он, он! И просыпалась, потрясенная дерзким прикосновением незнакомца.
Ее прекрасный мир рухнул, когда взорвался Карабах. И эхо этого взрыва прокатилось по жизни, не оставив от прошлого камня на камне.
— Что случилось, мама? — вопрошала она. — Почему все шарахаются от нас, словно мы прокаженные?
— Мы армяне.
— Ну и что? Разве мы с кем-то ссорились? Кого-то обидели? Взяли чужое? Какая разница, кто мы, если никому не желаем зла? Что изменилось?
— Мы теперь… из другой стаи.
— Но мы же люди, не звери!
Бывшие коллеги, соседи, друзья, еще вчера такие приветливые, сегодня не просто отторгали — ненавидели.
Первым не выдержал отец. Сердце остановилось, когда, войдя в аудиторию, он увидел, что группа демонстративно покинула его семинар, оставив на доске оскорбительную, страшную своей непримиримостью надпись.
В тот день мимо кинотеатра «Вэтэн» она шла одна, и парни свистели и улюлюкали ей вслед. А тот, что снился ночами, шагнул навстречу. Она подумала — проводить, защитить от глумящихся придурков, подняла глаза и увидела его лицо. Карина оттолкнула парня обеими руками и бросилась бежать, спиной ощущая яростный взгляд.
Смерть отца отняла последнее, что у них еще оставалось — надежду. Две женщины, раздавленные горем и страхом, не знали, как им дальше жить в городе, охваченном безумием ненависти.
Они теперь не разлучались и редкие вылазки из дома совершали всегда вместе. Но в то солнечное воскресное утро Карина вышла из дома одна — купить хлеба в булочной за углом. Он, тот, который снился, преградил ей дорогу и прижал к стене, придавив горло согнутой в локте рукой.
— Завтра я приду к тебе. В два часа дня. Матери скажешь, чтоб ушла. Останется — убью обеих.
Он убрал руку и медленно, вразвалочку пошел прочь. Хватит, побоговали. Теперь здесь другие хозяева жизни.
Мать бросилась к соседу, большому чину из «органов».
— Уезжай, — сказал тот. — Здесь тебе никто не поможет. Даже если я приставлю круглосуточную охрану.
Никогда раньше он не позволил бы себе подобной фамильярности — не посмел говорить ей «ты».
— Но как это сделать? — в отчаянии заломила она руки. — Вы же знаете, что творится на вокзале.
— Сегодня ночью в Москву улетает самолет…
— О, спасибо! — подалась к нему мать.
Но он еще не закончил.
— Напишешь мне доверенности на квартиру, на «Волгу» и дачу.
— Но мы же когда-то вернемся! Когда-нибудь кончится это безумие!
— Как хочешь, — пожал он плечами. — Мне от тебя ничего не надо. Это ведь ты пришла… — И поднялся, показывая, что аудиенция окончена.
— Нет-нет! — испугалась мать. — Я напишу все, что нужно! Только помогите нам выбраться отсюда! Умоляю!
Он окинул ее оценивающим взглядом — ухоженная, не старая еще женщина. Мать с ужасом смотрела на него, понимая, о чем тот сейчас думает.
— Через два часа во дворе будет ждать машина, — отогнал сосед непрошеные мысли.
— Мы только соберем вещи…
— Никакого багажа! — отрезал чин. — Это правительственный рейс! Я и так шкурой рискую…
Мать изумленно посмотрела на него. Но он выдержал этот взгляд.
Они надели высокие сапоги, хотя стояло лето, и спрятали туда свои драгоценности. Терпели боль — это было все, что у них осталось, — и очень боялись, смертельно, до тошноты, что их остановят, обыщут, отнимут последнее, а главное, оставят здесь на унижение и погибель. Боялись так, что Карина описалась, как охваченный смертельным ужасом щенок. Этот ужас она не забудет до конца своих дней. И потом, много позже, скажет:
