Этот рассказ о сне, якобы приснившемся Фридриху Мудрому в ночь накануне 31 октября 1517 года, составляет часть легенды, окружающей Мартина Лютера. Стоит ли за ним какая-то реальность – неизвестно; но он очень широко распространен, и поэтому, пожалуй, стоит его здесь привести.
Выйдем на миг из пределов истории и расскажем о том, что за сон приснился Фридриху, курфюрсту Саксонскому, в ночь перед тем памятным днем, когда Лютер вывесил на дверях Замковой церкви свои Тезисы.
Сам курфюрст поведал о нем наутро брату, герцогу Иоганну, в то время гостившему у него во дворце Швайниц, в шести лигах[521] от Виттенберга. Об этом сне рассказывают все хронисты того времени. Как бы его ни толковать – в истинности этого рассказа сомнений быть не может. Приведем его здесь и мы, как красочный и драматический очерк тезисов Лютера и того движения, что из них выросло.
Утром 31 октября 1517 года курфюрст обратился к герцогу Иоганну: «Брат, расскажу тебе сон, который сегодня мне приснился. Хотел бы я понять его значение! В душе моей он запечатлелся так глубоко, что не забуду его, даже если проживу тысячу лет. Снился он мне трижды, и всякий раз с новыми подробностями».
Герцог Иоганн: Это был хороший сон или дурной?
Курфюрст: Не знаю; то ведомо Богу.
Герцог Иоганн: Не смущайся; будь так добр, расскажи мне.
Курфюрст: Удалившись ко сну прошлой ночью, усталый и огорченный, вскоре после молитвы я заснул и спокойно спал два с половиной часа; затем пробудился и бодрствовал до полуночи, думая о том и о сем. Среди прочего думал я о том, как проведу праздник Всех святых. Я молился за бедные души в чистилище и просил Бога наставить меня, советников моих и народ мой поступать по правде. Затем я снова заснул – и увидел во сне, что Всевышний послал мне монаха, истинного сына апостола Павла. Все святые сопровождали его по приказу Божьему, чтобы свидетельствовать о нем передо мной; все они объявили, что пришел он не ради какого-либо заговора или злодеяния, но лишь для того, чтобы исполнить волю Божью. Затем просили они меня милостиво разрешить ему написать нечто на дверях церкви Виттенбергского замка. Через канцлера я дал такое дозволение. Тогда монах этот подошел к церковным дверям и принялся писать на них такими большими буквами, что я мог прочесть и из Швайница. [За восемнадцать миль от Виттенберга. ] Перо его было так велико, что конец его достиг Рима, и пронзил уши рыскающего там льва, и потряс тройную тиару на голове у папы. Все кардиналы и князья поспешно бросились к папе и окружили его, чтобы не дать тиаре упасть. Мы с тобой, брат, тоже хотели помочь, и я уже протянул руку… и в этот миг проснулся с вытянутой рукой, пораженный и изумленный, сердясь на того монаха за то, что не мог аккуратнее обойтись со своим пером. Затем я пришел в себя и понял, что это всего лишь сон.
Снова я закрыл глаза, задремал – и сон вернулся. Лев, раздраженный пером, начал рычать что есть мочи – так что весь Рим и все княжества Священной империи сбежались узнать, в чем дело. Папа приказал им воспротивиться этому монаху и особенно обратился ко мне, ибо монах этот находился на моих землях. Тут снова я проснулся, повторил молитву Господню, прося Бога охранить Его Святейшество, – и снова уснул.
На этот раз приснилось мне, что все имперские князья, и мы среди них, поспешили в Рим и один за другим приступили к перу, пытаясь его сломить, – но чем больше мы старались, тем крепче становилось перо, и звенело, и гудело, словно выкованное из железа. Наконец мы отступили. Тогда я спросил монаха (ибо во сне я оказывался то в Риме, то в Виттенберге), где взял он это перо и откуда у него такая крепость. «Перу этому, – отвечал он, – уже сто лет, и принадлежало оно одному старому богемскому гусю
