И эта история, и труды Лютера много лет спустя ясно показывают: есть нечто глубже и важнее, чем просто победить или просто быть правым. Если я вынужден побеждать мечом – или любыми другими «силовыми приемами», – значит, победа моя пиррова и ничего не стоит. Нужно не просто побеждать, но побеждать правильно. Не просто отстаивать истину, но делать это так, чтобы чтить ее, а не оскорблять. Эта мысль открывает собой новую эпоху – по счастью, ту самую, в которой живем мы сейчас. Государство по-прежнему защищает своих граждан и наказывает преступников, используя силу; однако в его обязанности больше не входит «насаждать» истину, нравственность или какую-либо религию. Этого оно больше и не может, и не должно делать.
Однако когда Лютер одержал верх – и в богословском смысле, и в смысле поддержки государственной власти, – как сам он начал разбираться с несогласными? Мы уже видели, что одной ногой Лютер все еще стоял в средневековом мире. В 1543 году, составляя трактат о евреях, он вовсе не отстаивал право иудеев жить свободно в соответствии со своими неверными (по его представлениям) взглядами. Напротив: он очень боялся, что они убедят христиан в своей правоте и, не желая иметь дело с последствиями этого, предлагал подавить разногласие силой – сделать с иудеями то самое, что с ним самим пытался сделать Рим.
Однако готовность терпеть разногласия – истинная суть свободы и любви, – словно закваска Иисусова, уже начала свою работу в тесте западной цивилизации и не могла остановиться, хоть бы и сам Лютер на склоне лет пытался ее остановить. Практически в одиночку бросил Лютер эту закваску в квашню истории – и начал брожение, на которое не могли повлиять уже никакие, даже самые прискорбные его грехи.
В прошлом мы жили в мире, где власть и право были одно, где истина обитала на острие меча. Точнее сказать, ни правды, ни права там не было вовсе: все затмевала голая сила. Христианская Церковь была синонимом Церкви Католической – и, совсем как турки, как Османский халифат, эта Церковь насаждала свою истину огнем и мечом. Ныне в то, что власть и истина едины, что можно навязать свою веру пытками и казнями, верят радикальные исламисты; в то время такими же «исламистами» были католики. Но сейчас мы живем в мире, где, даже если кто-то начнет творить подобное, множество голосов возвысится против него и твердо заявит, что так нельзя. Мы живем в мире, где, даже будучи правым и зная, что ты прав, ты так же твердо знаешь: навязывать силой свои правые взгляды ничем не лучше, чем иметь неправые. Это истинная революция – прародительница всех прочих революций.
Итак, несмотря на прискорбные противоречия и падения самого Лютера, едва он заметил несогласие между Библией и Римом и принял в этом споре сторону Библии, – на свет явилась современная идея свободы.
Что из этого вышло? Одним словом: все. Прежде всего многообразие Церквей. Реформация распространилась из Германии и в Англию, и во многие другие страны. Однако в новых протестантских Церквях, в свою очередь, возникали разногласия. Из разногласий повсюду рождались новые Церкви – не без столкновений и, увы, не без кровопролития. Но явилась надежда: птица свободы, высиженная Лютером, расправила крылья и отправилась в полет.
В 1644 году, в разгар Гражданской войны в Англии, Джон Мильтон опубликовал свою «Ареопагитику» – эпохальный труд, пламенно защищающий свободу слова. В 1689 году в Англии было принято решение о веротерпимости – готовности терпеть и другие Церкви, кроме государственной Англиканской. В первые годы того же столетия король английский Яков I преследовал религиозных диссидентов, которых мы теперь называем «отцами-пилигримами». Укрепляясь верою, они бежали сперва в Голландию, а затем на прославленном своем корабле через Атлантику, в нынешний штат Массачусетс. За ними последовал Джон Уинтроп, и возникло то, что позже было названо английскими колониями в Америке. Увы, и для первых американских поселенцев религиозная терпимость не была безусловным правилом – печальные истории Энн Хатчинсон и Роджера Уильямса тому свидетельства.
