Он остановился, словно налетел на невидимое препятствие, а затем резко, всем телом, развернулся к уходящему вверх необъятному боку Марсианского Сфинкса. Высоко над головой астронавта темнело отверстие… во всяком случае, это было что-то очень похожее на отверстие. Его правильная форма, форма вертикально стоящего прямоугольника, свидетельствовала о том, что это, скорее всего, специально сделанный когда-то проем, а не след от удара какого-нибудь шального метеорита. Присмотревшись, командир «Арго» получил еще одно подтверждение того, что это именно вход, а не случайная дыра, – от темного прямоугольника едва заметным пологим зигзагом тянулся вниз узкий выступ, по которому можно было добраться до входа. Не исключено, что там когда-то была и дверь – массивная прочная металлическая дверь, запирающаяся изнутри, – но ее снесли с петель рвущиеся внутрь враги тех, кто находился в лабиринтах каменного исполина.
Маклайн включил рацию и вызвал инженера, стараясь говорить спокойно. Сердце его колотилось так же неистово, как много лет назад, во время первого самостоятельного полета на стратосферном истребителе.
– Слушаю, командир, – почти сразу же отозвался Каталински.
– Лео, нашел… Я вижу вход. Попробую до него добраться и заглянуть – он довольно высоко…
– Командир!..
– Просто заглянуть, – перебил инженера Маклайн. – Я же обещал, что мы пойдем в связке. Я только загляну – если там тупик, тебе незачем будет все бросать и мчаться сюда. Но если там действительно есть проход, я позову тебя. А пока работай.
– Я очень рассчитываю на ваше благоразумие, командир, – нетвердым голосом сказал Леопольд Каталински после долгой паузы.
– Можешь не сомневаться, – заверил его Эдвард Маклайн. – Не для того я сюда летел, чтобы меня прихлопнуло каким-нибудь древним кирпичом. Я не полезу под кирпичи, Лео.
– Ох, смотрите, командир… – Инженер вздохнул. – Может, все-таки подождете меня, и поднимемся туда вместе?
– Подняться я сумею и один. Занимайся своим делом, Лео. Еще раз обещаю: без тебя не полезу.
Каталински вновь вздохнул, еще более протяжно:
– Слушаюсь, командир… Умоляю, будьте осторожнее!
– У меня есть голова на плечах, Лео. И я рассчитываю сохранить ее целой и невредимой – за сорок лет привык с головой.
Эдвард Маклайн вытащил из кармана пентагоновский батончик и застегнул комбинезон. Еще раз окинул взглядом каменную стену, прикидывая, насколько сложным будет путь наверх, и решительно зашагал к уходившему в грунт выступу.
Вблизи карниз оказался не таким узким – на нем вполне могли бы разминуться два человека. Неровная, кое-где засыпанная ржавой пылью тропа была не особенно крутой, и командир «Арго» поднимался по ней без труда, на всякий случай придерживаясь правой рукой за стену. Оказавшись на высоте десятиэтажного дома, он перестал смотреть вниз – альпинизмом Маклайн никогда не увлекался, и ему было неприятно видеть сбоку от себя пустое пространство; совсем другое дело – обозревать распластавшуюся от горизонта до горизонта землю из кабины самолета. Временами мелкие камешки, задетые его ногами, срывались с тропы и с затихающим стуком, совершая длинные прыжки, катились по слегка наклонному боку Марсианского Сфинкса.
Зигзагообразный путь наверх был раза в три длиннее, чем расстояние, отделяющее прямоугольник входа от поверхности бурой равнины, и Эдварду Маклайну потребовалось около четверти часа, чтобы добраться до покрытой сеткой узких трещин небольшой полукруглой площадки перед проемом. Переведя дыхание, астронавт открутил от шлема фонарь и, взяв его в руку, собрался было сделать шаг вперед, но его остановил сигнал вызова.
– Как дела, командир?
– Все в порядке, Лео. Только что прибыл на место. Сейчас посмотрю, что там такое.
– Ради всего святого, командир, не вздумайте только лезть туда!
– Черт побери, я не страдаю склерозом, Лео! Я помню. Оставайся на связи, сейчас все станет ясно…
«Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы там действительно оказался проход! – мысленно взмолился Эдвард Маклайн, приближаясь к темному прямоугольнику. – Я очень прошу тебя, Господи! Ведь ты же всеблагой и милосердный, ведь ты же любишь нас, Господи… Я очень надеюсь на тебя, Господи, ведь ты – моя единственная и последняя надежда…»
