В Трентоне накрапывал дождь, и разгулявшийся ветер срывал с деревьев листву. Листья метались в воздухе, как мысли в голове сумасшедшего, и было что-то зловещее в этой их суете.
Сразу по прибытии Батлер с Доусоном поехали в банк, и в результате немалая доля состояния Алекса была переведена на банковский счет мемфисского бизнесмена, дабы застраховаться на случай возможного негласного наблюдения за Батлером. Возможно, Батлер делал рискованный шаг, – но он нисколько не сомневался в порядочности человека, чья цель совпадала с его собственной целью.
Добравшись до коттеджа Алекса, они устроились у компьютера, разыскивая необходимую информацию и обсуждая детали своих дальнейших действий.
А на следующее утро Батлеру позвонил Ник и сообщил, что он и Джейн уже в пути.
…Алекс старался справиться с волнением, но это у него плохо получалось. Он кругами вышагивал по двору, а Доусон сидел в шезлонге под дубом и листал толстенный географический атлас, едва удерживая его на коленях; второй атлас, с картами и фотографиями поверхности Марса, прихваченный из любопытства с книжной полки ареолога, лежал на влажной траве у шезлонга.
Срыв в питейном заведении в окрестностях клиники Святого Марка был у него единственным. Если он и продолжал переживать по поводу своего невероятного происхождения, то переживания эти никак не отражались на его поведении. Батлер тоже не касался этой темы – ему было о чем думать и что раз за разом прокручивать в голове; теперь воспоминаний и впечатлений о марсианской эпопее хватало с лихвой. И все-таки, как человек, усвоивший в период предполетной подготовки немало премудростей науки психологии, он не мог не задаться вопросом: что означает такое поведение Доусона? Что это – вызывающая восхищение душевная уравновешенность, умение быстро справиться с шоком, сгладить его – или же речь идет не о сглаживании, а о подавлении, которое чревато непоправимым душевным потрясением?
Впрочем, в данный момент он об этом не думал. Он думал, как встретится с Джейн. И пусть даже та Джейн, та девушка, которую он знал и любил, приехать никак не могла, потому что осталась там, в глубинах Марсианского Сфинкса, куда он непременно вернется, а здесь его ждала всего лишь встреча с тридцатитрехлетней женщиной, живущей с его братом, – но волнение не проходило. И к этому волнению примешивались другие чувства… Нет, не любовь, любовь была в прошлом – здесь, на Земле, и в будущем – там, на Марсе… Досада? Да, пожалуй, досада. Расстаться с ним, сбежать от него в Филадельфию, чтобы отыскать там Ника – он говорил ей о Нике… Ревность. Променять его на Ника… Злость. Злость относилась только к брату. Ни разу не обмолвиться ни словом! И ведь когда он, Алекс, приезжал к Нику в Филадельфию, тот специально скрыл Джейн… Специально! Да и теперь, скорее всего, не стал бы брать ее с собой, если бы не рассчитывал на то, что размякший братец, то бишь он, Алекс, отвалит побольше денег. Хотя… Хотя, возможно, Ник здесь и ни при чем, и это действительно решение самой Джейн?..
Он взвинчивал себя и нарезал круги по двору, как стайер на дорожке манежа, – и когда подъехало такси, чувствовал себя совершенно измотанным. Дальнейшее воспринималось кусками, подобно прояснившимся фрагментам воспоминаний о пребывании внутри Марсианского Сфинкса.
…Брат Ник – высокий, худощавый, широкоскулый, длинноволосый, с довольно жалкими усиками, похожий на не слишком преуспевающего рок-музыканта из провинциальной команды. Потасканные джинсы, чересчур широкая, обвисшая куртка, словно с чужого плеча. Темное лицо, какие-то воспаленные глаза. Ник старается изобразить радость, продемонстрировать отличное настроение, а глаза не в силах участвовать в этой игре, глаза -поистине зеркало, отражающее состояние души, а состояние это совсем не радужное, и чувствуется, что он смущен, что он не в своей тарелке…