«Я знаю, что ты бог, – сказала она ему. – И наши старейшины-жрецы тоже это знают. Но место богов – на небе, а ты спустился вниз, на землю. Там, в небесах, ты неуязвим, а здесь подобен нам, людям. Тебя можно ударить. Тебя можно убить… Здесь, внизу, твое тело стало смертным. Но все равно ты остаешься богом, твое сердце наполнено божественным могуществом. Поэтому у тебя, живого, вырежут сердце, живое сердце, – девушка прикоснулась лезвием ножа к груди пилота, – и верховный жрец съест его. И уподобится богу… Я не хочу этого, потому что он не допустит появления на свет моего сына, и плод вытравят из меня… Вот тебе нож, иди к дверям, они не заперты, – и уходи отсюда, уходи далеко-далеко…»
Торнссон повесил нож себе на шею, провел рукой по волосам Лолалиатцакоаце, чувствуя, как защемило в груди.
Девушка едва заметно улыбнулась.
«Иди, Свен…»
Он встал, спустился с постамента и поднял с пола свои вывернутые наизнанку плавки. Девушка вдруг насторожилась, словно прислушиваясь к чему-то, и резко махнула рукой в сторону проема, за которым золотился барельеф солнечного бога. Торнссон тоже прислушался, но ничего не услышал, а девушка вновь отчаянно замахала рукой, глядя уже не на него, а в сторону невидимой лестницы, по которой они пришли сюда: «Уходи, быстрее уходи!»
Свен поспешно надел плавки, подхватил накидку и бросился прочь из зала. Если тот меднорожий охранник все-таки поднял тревогу, и сюда спешат воины – у него мало шансов с одним ножом устоять против дротиков и дубин.
Прежде чем покинуть помещение, пилот оглянулся: Лолалиатцакоаце, забрав свою одежду, закрывала за собой створку ширмы, собираясь спрятаться на рабочем месте солнечного божества, а от лестницы уже явственно доносилось приближающееся позвякивание и перестук.
Любая заминка могла оказаться роковой – и Торнссон, миновав нишу с барельефом, размашистым шагом направился через зал с чашей к дверям храма. К счастью, кое-где на колоннах и стенах еще трепетал отживающий огонь факелов, и можно было идти быстро, не опасаясь разбить лоб о колонну.
Он уже дошагал до чаши, слегка запыхавшись, – земная гравитация, от которой он отвык, была не на его стороне, – когда за спиной вновь возник стук и перезвон. Оглянувшись, он увидел, как один за другим появляются из проема фигуры воинов с факелами и дротиками в руках. Отбросив накидку и сорвав с шеи нож, он побежал к дверям – и услышал позади крики.
«Мои белые плавки, – подумал он, стискивая пальцами рукоятку ножа. – Мои очень хорошо заметные белые плавки…»
Леопольд Каталински как-то раз то ли в шутку, то ли всерьез говорил, что если настанут у него черные дни, он продаст свое нижнее белье, побывавшее на Марсе. Выставит на аукцион. Если, конечно, к тому времени будет обнародована вся правда о программе «Арго». Белье у астронавтов было не простое, а сплошь прошитое серебряными нитями – серебро замедляет рост бактерий, в таком белье не потеешь…
Он бежал, задыхаясь, и уже знал, что вот-вот окончательно отбегает свое.
Кому-то было суждено умереть от неосторожной прихоти прокатиться по Далласу в открытом лимузине… Кому-то – из-за дефекта в твердотопливном ускорителе… А ему, Свену Торнссону, – из-за того, что кто-то решил: у астронавтов, летящих на Марс, должны быть белые плавки…
Он успел добежать до дверей, и двери нехотя уступили его напору.
Выскочив на площадку перед храмом, Торнссон метнулся к ведущим вниз ступеням. Ночное небо смотрело на него мириадами звездных глаз, и сияла луна, и где-то среди этих звезд затерялся кровавый Марс – словно рана на теле Вселенной.
Ступени были совсем близко.
Он почти добежал до них – и получил болезненный удар в спину. Дротик вонзился под левую лопатку…
Прежде чем упасть и покатиться по ступеням, Свен Торнссон успел подумать, что его разорванное сердце вряд ли устроит верховного жреца, ведь тому нужно было живое сердце…
И если и приносилась сейчас жертва – то не земным, а марсианским богам.
Распахнулся черный зев туннеля – и вдали забрезжил свет иного…
