Собственная решительность на сей раз сыграла против пилота – этот нокаутирующий удар, сбивший индейца с ног, мог иметь для Торнссона очень печальные последствия. Впрочем, пилот не успел даже подумать о последствиях, потому что, в свою очередь, незамедлительно получил удар сзади по голове. Ударили его явно не кулаком, а боевой дубиной.
Приветливая луна в небесах вдруг вспыхнула и рассыпалась мелкими искрами, звезды погасли, словно кто-то щелкнул выключателем, – и для Свена Торнссона мир мгновенно вернулся в свое первоначальное состояние, превратившись в кромешный мрак…
Она была куклой Барби. Она лежала в прозрачном аквариуме, куда никто давным-давно не наливал воду, и ей было тепло от солнечного света, льющегося в окно. Свет июньского солнца пронизывал тихую комнату и беспрепятственно проникал сквозь стенки шара-аквариума. Раньше окно заслоняли раскидистые ветви старого дуба, но отец спилил их, потому что падавшие желуди стучали по крыше – и это его раздражало, – а самая длинная и толстая ветка при сильном ветре могла разбить стекло или рухнуть на веранду.
Она была куклой Барби. Нет, та, старая кукла из детства уже много лет лежала где-то в кладовке – выбрасывать ее не поднималась рука, а у Мэгги всегда хватало своих игрушек… И все-таки она была именно куклой Барби, она чувствовала себя куклой Барби, парящей в невесомости над самым дном залитого теплым светом аквариума. Здесь, в комнате, – она не видела, но знала это, – стояли ее стол и кровать, и кресло, а где-нибудь в углу наверняка притаился закатившийся мяч – нужно было только приподняться и посмотреть… Но ей не хотелось даже шевелиться, ей было очень уютно парить в аквариуме и видеть над головой светлый потолок. Он ничуть не походил на потолок ее комнаты – но какое это имело значение? Не так уж важно, что именно видят твои глаза; главное – что ощущаешь ты внутри себя, что представляется тебе, и как влияет на мысли, на мировосприятие твое собственное внутреннее состояние.
Внешний мир – это всего лишь отражение твоей души, не более, и облик его таков, каким видит его душа. И не так уж он и важен, не так и нужен, и воспринимать его можно по-разному – или не воспринимать вообще…
Флоренс прислушалась к собственному телу: нигде ничего не болело, и это было просто замечательно. Тот теплый вихрь, что перенес ее сюда – кажется, прямо сквозь каменную толщу! – возник, конечно же, не сам по себе, не с бухты-барахты; несомненно, ее специально направляли туда, куда нужно… Багровый луч, примчавшийся к ней от той стены, куда ушел Алекс, что-то окончательно изменил в ней, словно перетасовал колоду карт, поменял местами шахматные фигуры, переставил по-своему кегли… И это было нормально, и не вызывало у нее никакого внутреннего протеста… хотя слегка и царапало душу сожаление о том, что этот ударивший по глазам луч придал еще больше неоднозначности ее восприятию окружающей действительности и самой себя в этой действительности. Окружающее виделось в разных ракурсах… нет, это она, Флоренс Рок, представлялась окружающему в разных ракурсах… не внешняя, а внутренняя Флоренс Рок… Она чувствовала, что тех, кто с некоторых пор существовал у нее внутри, стало еще больше.
Однако ей даже в голову не приходило волноваться по этому поводу.
Флоренс искренне считала, что все в полном порядке как с миром, так и с ней самой. И когда внутри аквариума возник словно просочившийся сквозь стенку Леопольд Каталински, она приняла это как должное.
Тело инженера не было прикрыто даже фиговым листком – вся его одежда и до сих пор, наверное, лежала возле Сфинкса, засыпанная песком во время бури, а здесь он, вероятно, никакой другой одежды не нашел. Или просто не нуждался в ней. Флоренс, раскинув руки, лежала на невидимой воздушной перине, слегка прищурившись от льющегося со всех сторон яркого, но не слепящего света, и смотрела, как он приближается к ней, ступая по пустоте, которая и являлась полом этого небольшого шарообразного и очень уютного помещения, И грудь, и плечи инженера покрывала обильная черная растительность, с лихвой компенсировавшая некоторый недостаток волос на голове, и ноги его тоже были волосатыми, и черная, с завитушками, сужающаяся дорожка тянулась от густого островка в паху до самого пупка. На плече инженера багровел след от укуса. Фигурой и мускулатурой Леопольд Каталински, безусловно, уступал киногероям, но выглядел вполне прилично – во всяком случае, его вид не вызывал сейчас у Флоренс никаких негативных эмоций. Округлое лицо инженера словно бы немного сузилось – возможно, такое впечатление складывалось из-за пробившейся на щеках темной щетины. Ничего угрожающего в этом крепко сбитом мужчине не было. Плотно сжатые губы и сосредоточенный неподвижный взгляд, устремленный на Флоренс, свидетельствовали о том, что ему полностью понятны собственные действия и совершенно ясна их цель.
