— Молод ты, мало знаешь,— заметил Бузубов Янгину и, обращаясь к Аказу, добавил: — Прежде, чем Москве поклониться, ним надо уважаемых людей спросить.
— Если их советов слушать,— сказал Аказ,— всю жизнь у мурзы под сапогом просидишь. И у нас и у вас уважаемых людей казанцы не больно обижают потому, что они все богаты и с ними торговлю ведут.
— Ты так говоришь, будто сам бедняк,— заметил Бузубов.— Люди потому нас с тобой и слушаются, что мы богаче и сильнее их. Потому над собой поставили, чтобы им богатеть помогали.
— А беднякам, по-твоему, пропадать?—крикнул Топейка.
— Не в свое дело лезешь!—оборвал его Бузубов.
— Как это — не мое дело? Аказ правильно надумал, а ты его отговаривать приехал!
— Замолчи, Топейка,— сказал Аказ.— Мы с Магметом сами договоримся.
Топейка плюнул и, обиженный, выскочил со двора. Когда, успокоившись, вернулся, лужавуи про Москву уже не говорили. Пошли другие разговоры, а про Топейку и забыли вовсе. Как будто его и не было. Обидно Топейке. Он вступил в разговор:
— Вот мы с Аказом в Москве однажды...
— Ты подожди, Топейка. Пусть Аказ сам расскажет. Долго его дома не было, вот, наверно, повидал всего.
— Да-а, много видел, многому научился. На свете много умных людей.
— Ты, я думаю, больше у глупых учился,— с насмешкой сказал Янгин.
— Почему ты так думаешь?
— Умные люди женятся, а ты бороду нажил, а все не женат. Из-за тебя и я холостым хожу. Хорошо ли приводить невесту, если старший брат одинок.
— Мне сейчас не до этого — дел много. Сам знаешь, весь наш край — моей голове забота,— серьезно ответил Аказ.
Аказ отложил саблю, задумался. Потом взял гусли, стоявшие рядом, положил их на колени.
— О чем думаешь, Аказ?— спросил Топейка.
Аказ тронул струны, заиграл и, как бы отвечая Топейке, запел:
О чем ты, лес, волнуешься?
Чтоб зеленее быть.
О чем, дубок, мечтаешь ты?
Чтоб желуди растить.
О чем, камыш, кручинишься?
Высоким хочешь стать.
А я о том задумался:
Как людям пользу дать?
Аказ сильнее ударил по струнам, и совсем иная музыка расплескалась по двору. Другую песню запел Аказ:
На черный войлок я сяду. Не сел.
На белый — сяду,
И пиво пью не из ведра —
Из чарки пью в усладу
Я долго жил в краях чужих. И колесил по свету.
Лесов, полей, озер РОДНЫХ Милее в мире нету.
Я много девушёк встречал Красивых и/богатых.
Но ту, сватов к которой слал.
Люблю навечно.
Святр.
О. гусли, славьте край родной Веселой песней долгой На а нашей матушкой-рекой Широкой тихой Волгой!
Долго все молчали, погруженные в свои думы. Магмет первый нарушил молчание:
— Какое чудо — песня,—сказал он тихо.—Иногда человек может рассказывать о своей жизни целый день, но не поймешь его. А спел человек — и все ясно.
Открылись ворота, и на дворе появился Мамлей.
— Мамлейка, друг!—воскликнул Аказ и побежал ему навстречу. Они обнялись.— Ты совсем забыл меня! Почему не приходишь?
— Летом, сам знаешь, работы много. И сегодня не пришел бы, да больно важный гость ко мне приехал. Тебя и Бузубова велел привезти. Тайное дело есть.
— Что за гость?
— Хан Шигалей.
— Из ссылки убег!—догадался Аказ. — У нас скрываться хочет?
— Хан из Москвы приехал. Теперь он у молодого царя в чести.
— Значит, в Москве перемены?
-- Большие перемены.
А в Москве —и верно—начались большие перемены. Как только умер Василий Иванович, жена его Елена для укрепления власти великокняжеской передала это званье сыну Ивану. Княжичу шел четвертый год, а его привели в Соборную церковь, и митрополит Даниил благословил его крестом на великое княжение. И торжественно провозгласил:
— Бог благословляет тебя, князь великий Иван Васильевич, владимирской, московской, новгородской, псковской, тверской, югорской, пермской, болгарской, смоленской и иных земель царь
и государь всея Руси!—И возложил на него шапку Монамаха. Шапка закрыла мальчику брови и уши, но Иван обеими руками твердо приподнял ее и держал до конца благословения. Князья и бояре, приведенные к присяге, целовали крест, но, выйдя из храма, сразу же стали думать, как бы у младенца эту власть отнять. На престол стали претендовать три брата Шуйских, два Вельских. Воронцов, братья Глинские и два родных дяди Ивана — Юрий и Андрей.
