— Боранчей жив? — спросил Аказ. И спросил, собственно, для того, чтобы узнать об Эрви.
— Он сильно болен. Когда Эрви ушла в Казань, он умом тронулся, теперь у Аптулата живет. Землю его Атлаш присвоил...
— Что об Эрви слышно? — спросил Топейка.
— Разное говорят. Сначала Пакман весть из Казани привез Говорил, что Эрви стала женой Кучака, сильно ругал ее, сказал, что веру и народ Эрви предала. Потом Шемкува проговорилась, сказала, что Эрви мурзе не покорилась, ее сильно били. Недавно Алим у нас был, Боранчей просил его вернуть Эрви, а Алим сказал, что ее в доме Кучака нет, а сам мурза живет в Крыму. Наверно, от побоев умерла.
— Но почему насилье терпите?— спросил Аказ.
— Мырзаная все ненавидят, но у народа нет вождя. Все тебя, Аказ, ждут.
— Куда идешь сейчас?
— На чувашскую сторону шел, но теперь, если возьмешь, с гобой пойду. Ты-то что думаешь делать?
— Пойдем в Нуженал!
— Рано, Аказ. Мырзанай сразу в Казань сообщит, и тебя схватят.
— Народ не даст! Да и я за себя постоять сумею.
— Люди напуганы... пока ты их соберешь...
— Верно Мамлей говорит,— вмешался в разговор Топейка.— Надо идти на чувашскую сторону и оттуда на Нуженал посмотреть. Пойдем в мою деревню, там у меня хороший друг есть—Магметка Бузубов. У него, как и у тебя, с Казанью свои счеты есть. Там Ковяжа разыщем, Янгина вызовем.
— Ты, пожалуй, прав,— сказал Аказ, подумав.— Пойдем к Бузубову. Веди, Топейка.
— Прости меня, Аказ,— Санька сложил котелок и кружки в котомку,— но мы с тобой не пойдем.
— Как это не пойдешь? Я вас не брошу.
— Мы в бегах, Аказ. Боимся...
— Ты меня обидеть хочешь? — возмутился Аказ.— Помнишь, когда пришли стрельцы, чтобы тебя бросить в темницу? Кто отбил тебя?
— Ты.
— А кто провез через заставы в царицыном возке?
— Ну, ты.
— И от погони не раз спасал. И все это было среди чужих и злобных людей. Так неужели на родной земле я не защищу тебя и Ирину?
— И верно, Саня, — сказала Ирина,—Сейчас Аказу каждый человек дорог. И ты бы мог...
— Ты сам еще не знаешь, что тебя ждет дома,— не слушая Ирину, продолжал Санька.— Тебе и так придется нелегко, а тут и мы, как гири на ногах.
— Верно говорит он,— согласился Топейка.— Мы были в Москве, если с русскими придем — нам совсем веры не будет. Мырзанай тебя станет называть продажным, предателем.
— Куда идти думаешь? — спросил Аказ.
— В лесные пустыни подамся,— сказал Санька.— Скит там выстрою. И лихолетье пересижу. А там видно будет.
Ирина хоть и понимала, что мужчины правы, а все равно погрустнела, на глаза навернулись слезы. Аказ заметил это и сказал:
— Я думаю, в разлуке нам быть недолго. Как остановитесь — весточку подай.
— Непременно. Как обживемся...
— Все будет хорошо. Я вас тогда найду. Не забывайте только: илем мой Нуженалом называется.
— Запомню, брат. Ты время не теряй, иди.
Аказ хотел обнять Ирину, слова какие-то нежные сказать, но встретил Санькин суровый взгляд и не решился. Вытащил из котомки купленные в Москве теплые варежки и молча надел их Ирине на руки. С Санькой прощанье вышло еще печальнее. У обоих мысль: а вдруг не свидятся больше, земля вон сколь велика, и один бог знает, куда занесет их беспокойная, беглая жизнь? Обнялись крепко, поцеловались по-братски. Аказ еще раз сказал:
— Не забудь — илем мой Нуженал.
Санька кивнул головой. Ирина шагнула навстречу Аказу, но Санька положил ей руку на плечо:
— Не надо. Я все понимаю, но лучше не надо.
Долго стояли брат и сестра, глядя вслед ушедшим.
СЮЮМБИКЕ — ЦАРИЦА КАЗАНСКАЯ
Говорят, в Москве время бежит быстро. В Казани время тоже не стоит. С тех пор, как Эрви приехала в этот город, многое изменилось. Раньше Эрви в лесу спокойно жила. В Казани ее, как осенний листок, закрутило в жизненном вихре—и совсем другой стала Эрви. Гордости былой нет. Во дворцах гордость — словно роса: высыхает скоро. Красоты прежней тоже мало осталось. И только любовь к родной земле, преданность вере отцов по-прежнему горит в душе Эрви.
